А. Тер-Акопов - Мировые религии о преступлении и наказании
Каковы бы ни были причины отказа современных государств от преследования религиозных преступлений, ясно одно – этот отказ разрешился в общем русле секуляризации, административным (юридическим) образом, после принятия политических решений об отделении Церкви от государства. А это решение подготовлено всем ходом предыдущего развития цивилизации, когда единственная идеология – религиозная стала тесниться под давлением светского гуманизма. «Он (гуманизм. – А. Б. ) «привязал» сознание к земным проблемам и начал конструировать утопии устроения земного рая, превращаясь в религию без Бога, место которого занял человек» [271] . Всё – во имя человека, всё – для человека! Вряд ли с такой самовлюбленной философией согласятся муха и крокодил, журавль и слон, роса и песок, кораллы и кедры.
Природа уже мстит нам за эгоизм. Возможно, ее благословил на это Всевышний.
Еще одно объяснение: «Глубокая, по своей простоте и ясности и силе мысль Великого Основателя христианской религии об отделении Божьего от кесарева , о разграничении областей государственной и церковной в течение почти двухтысячелетнего существования христианской религии не нашла себе должного осуществления. Наоборот, все время было живо начало, прямо противоположное словам Божественного Учителя.
Церковь и государство – два различных жизненных организма, различных по своим целям и по средствам, с помощью которых они призваны действовать, никогда не стояли обособленно друг от друга. Церковь, по мере расширения сферы своего влияния, для его поддержания и сохранения, испытывала нужду в принудительных мерах и протягивала руку за помощью к государству; государство, оказывая эту поддержку, получало, в свою очередь, в благословении церковного авторитета опору для своих начинаний. Взаимный обмен услуг и, на почве этого обмена, порабощение церкви государством или государства церковью – такова общая картина церковно-государственных отношений в их исторической перспективе» [272] .
Приведенную библейскую заповедь не стоит понимать примитивно. Противоположности есть стороны единства, они нуждаются друг в друге с тем, чтобы открываться каждому в своей ипостаси и реализовать свои возможности в наибольшей мере. Такова диалектика. Объектом принудительного воздействия государства на долгие времена действительно было избрано только видимое тело преступника, а тайная душа виновного и борьба мотивов в ней отдана на попечение Всевышнего и его слугам на грешной земле (священникам). Светские власти (кесари) относительно быстро убедились в нереальности больших результатов по борьбе с преступностью, если субъективная сторона посягательства игнорируется, и поспешили за помощью к своей противоположности – божиим людям (исповедь, печалование, искусство духовной работы с людьми). Возможно, правы те исследователи, которые вновь возбуждают предложение о выделении религиозных преступлений как отдельного вида общественно опасных деяний, понимая под ними деяния, направленные против религии, религиозных устоев, а также совершаемые на религиозной почве и по религиозным мотивам [273] .
9. Кажется, современный прогресс должен был давно умертвить такое явление, как суеверия. Когда-то данные артефакты народного духа определяли мотивационную базу совершаемых преступлений и их обрядовый характер (способ), а потому влекли ответственность. Со временем уголовных дел подобного рода стало чрезвычайно мало [274] , а известие А. Левенстима, будто «следы человеческих жертвоприношений сохранились в быту народном и встречаются чаще, чем можно было бы ожидать», будто «это одно из тех переживаний старины, с которыми общий прогресс культуры еще не совсем справился» [275] , выглядели как бы издевкой.
Однако сегодня суеверия вновь заполоняют души россиян. Многие не идут на работу, не выслушав очередной порции телевизионных советов от астрологов, а в сфере уголовной юстиции следователи начинают составлять версии по рекомендациям прорицателей, и если дело пойдет так и дальше, недалек тот день, когда их мнение приобретет силу доказательств.
Спаси и сохрани. Это обстоятельство беспокоит Церковь, в Заявлении Синода Русской православной церкви от 7 марта 2000 г. сказано: «Мы хотим ясно заявить: не следует бояться внешних символов и знаков, ведь никакое наваждение врага душ человеческих не способно превозмочь благодати Божией, изобилующей во Святой Церкви. Ничто и никто не может поколебать веры человека, если он воистину пребывает со Христом и прибегает к Таинствам церковным. Святой апостол Петр пишет: кто сделает вам зло, если вы будете ревнителями доброго? Но если и страдаете за правду, то вы блаженны; а страха их не бойтесь и не смущайтесь. Господа Бога святите в сердцах ваших; будьте всегда готовы всякому, требующему у вас отчета в вашем уповании, дать ответ с кротостью и благоговением (1 Пет. 3, 13–15). Вопреки традиции иногда утверждают, что технологическое действие якобы может само по себе произвести переворот в сокровенных глубинах человеческой души, приводя ее к забвению Христа. Такое суеверие расходится с православным толкованием Откровения святого Иоанна Богослова, согласно которому „печать зверя“ ставится на тех, кто сознательно уверует в него „единственно ради ложных его чудес“ (Святитель Иоанн Златоуст). Никакой внешний знак не нарушает духовного здоровья человека, если не становится следствием сознательной измены Христу и поругания веры».
10. Государственная идеология вообще, а в эпохи реформ – в особенности, не в состоянии дать убедительные ответы на все вопросы и выпады жизни, а потому стремительно теряет доверие основной части населения, именуемой обывателями.
Привычный режим прежней жизни, идущий от предков, для них – уже опробованное благо, навязываемые же властью новые стандарты поведения пугают вероятностью личной неприспособленности. Здесь, в сужении или забвении народных факторов правообразования, формируется база для пробуксовки реформ, народного недовольства и массовых волнений. Выход для государства состоит в поиске самого выигрышного сочетания объективных и субъективных критериев уголовного правотворчества, в оптимальном сочетании бесцеремонного и всесильного (до поры) публичного начала с вельможными религиозными назиданиями и апатичными на внешний взгляд народными предпочтениями. Здесь как раз и должно проявляться искусство политики. Должна прийти мысль о расширении социальной базы власти, о постепенном возрождении канонических и этнических регуляторов. Пора прервать печальную и одновременно опасную тенденцию последнего века, слепую обольстительную веру в разумность любых властных начинаний. Вспомним грозное и уже подтвержденное пророчество отечественного философа: «Первое и основное, чем отличается государство XX века, – это сознательный, планомерный и последовательный отрыв от тех духовных корней, которыми оно доселе держалось и питалось: от религии, от нравственности и от национально-патриотического чувства» [276] .
1. Уместно сказать и о том, что религиозный язык склонен к метафоричности, аллюзиям, недомолвкам, и это отдаляет его от прозы, на которой формально выписаны канонические правила.
2. Л. Н. Гумилев в книге «Письма о русской поэзии» написал о том, что поэзия и религия – две стороны одной и той же монеты. И та и другая требуют от человека духовной работы. Но не во имя практической цели, как этика и эстетика, а во имя высшей, неизвестной им самим. Этика приспособляет человека к жизни в обществе, эстетика стремится увеличить его способность наслаждаться. Руководство же в перерождении человека в высший тип принадлежит религии и поэзии. Религия обращается к коллективу. Для ее целей, будь то построение небесного Иерусалима, повсеместное прославление Аллаха, очищение материи в нирване, необходимы совместные усилия, своего рода работа полипов, образующая коралловый риф. Поэзия всегда обращается к личности. Даже там, где поэт говорит с толпой, – он говорит отдельно с каждым из толпы. От личности поэзия требует того же, чего религия – от коллектива. Во-первых, признания своей единственности и всемогущества, во-вторых, усовершенствования своей природы. Эти суждения могут быть истолкованы и так: священники – учителя криминалистов в искусстве герменевтики.
2. Россия – безусловный лидер планеты по количеству социальных реформ, зачастую с прямо противоположными векторами, исконная сторонница революционных качелей как генерального способа испытания своей судьбы. Рассуждая о национальном характере русских, известнейший духовник Отечества с горечью заметил: «Одна черта, замеченная давно, действительно составляет несчастье русских: это во всем доходить до крайностей, до пределов возможного… Хорошо это или плохо? Не берусь судить. Но что Россия благодаря этой черте всегда находилась на грани чрезвычайной опасности – это вне всякого сомнения, как и то, что в России (никогда. – А. Б. ) не было счастливого настоящего, а только заменяющая его мечта о счастливом будущем» [277] .
