Криминология. Теория, история, эмпирическая база, социальный контроль - Яков Ильич Гилинский
Рост уровней убийств и самоубийств в России, резкое увеличение интегрального показателя социальной патологии и индекса насилия свидетельствуют, очевидно, о глубоком социально-экономическом кризисе страны.
Данные о некоторых социально-демографических характеристиках лиц, совершивших преступления, представлены в табл. 3.7.
Эти самые общие сведения нуждаются в конкретизации по отдельным видам преступлений.
Доля женщин в целом сокращалась с 1987 г. (21,3 %) до 1993 г. (11,2 %) с последующим возрастанием до 17,8 % в 2002 г. и вновь некоторым сокращением. Разумеется, вклад женщин в преступность неодинаков для различных преступлений. Так, за рассматриваемый период женщины совершили убийств – 9,9 % (1990) – 13,4 % (1995); причинений тяжкого вреда здоровью – 7,2 % (1990) – 15,4 % (2006); 4–9 % хулиганских действий; 4–6 % разбойных нападений; 6–8 % грабежей; 9–13 % краж; 38–47 % присвоений (растрат) вверенного имущества; 25–34 % дачи или получения взятки; 7–17 % преступлений, связанных с наркотиками.
Таблица 3.6
Уровень смертности от убийств и самоубийств в России (1988 2003)
Источники: Демографические ежегодники России // Вопросы статистики. 2004. № 2. С. 33.
По возрасту прослеживается отчетливая тенденция к сокращению доли несовершеннолетних в общей массе лиц, выявленных как совершившие преступления, с 17,7 % в 1989 г. до 10,2 % в 2000 г. с последующим незначительным ростом. Отмечаются пониженные темпы роста преступности несовершеннолетних по сравнению с темпами роста общей преступности. Если учесть, что та же тенденция просматривается по отдельным видам преступлений (по кражам доля несовершеннолетних в 1988 г. составила 40,6 %, в 2006 г. – 17,8 %, по грабежам соответственно 40,6 и 23,3 %, по разбойным нападениям – 22,6 и 17,1 % и т. п.), то можно сделать гипотетический вывод об относительно лучшей адаптации подростков к резко меняющимся условиям социального бытия. Другой вопрос – каковы способы адаптации? Известно, например, что подростки и молодежь составляют главный резерв и действующие кадры организованной преступности, которая благодаря очень высокой латентности не находит отражения в статистике. Кроме того, фиксируется повышение удельного веса несовершеннолетних в тяжких насильственных преступлениях: по убийствам с 3,4 % в 1988 г. до 6,9 % в 2005 г., по тяжким телесным повреждениям (причинение тяжкого вреда здоровья) за те же годы с 3,4 до 8,2 %.
Таблица 3.7
Социально-демографический состав выявленных лиц, совершивших преступления в 1987–2006 гг. в России, в %
* С 1993 г. – наркотического и токсического возбуждения.
По социальному составу наблюдается резкое сокращение доли рабочих (от 53,5 до 20,3 %). Очевидно это, как и сведение на нет доли колхозников – работников сельского хозяйства (от 5,2 до 0,6 %), объясняется размыванием и сокращением этих классов бывшего социалистического общества. Столь же объяснимо резкое увеличение удельного веса лиц, не имеющих постоянного источника доходов (от 11,8 до 59–60 %), и набирающий темпы рост доли лиц, официально признанных безработными (учет ведется с 1993 г. и к 2005 г. их удельный вес вырос с 2,9 до 6,3 %). Динамика фермеров и предпринимателей незначительна, без выраженных тенденций. Доля учащихся сокращается и в силу уменьшения их числа в популяции и по причинам, общим для подростков. Стабильно низка с тенденцией к сокращению доля служащих. Однако при этом следует делать поправку на очень высокую латентность должностной и коррупционной преступности.
Как всегда, во все времена и во всех странах, относительно устойчива доля рецидивной преступности. Это удивительное постоянство при всех изменениях уголовной юстиции послужило одним из обоснований «кризиса наказания». Подробнее об этом – в заключительной (IV) части нашей монографии.
В целом прослеживается тенденция роста «пьяной» преступности в 1987–1994 гг. (с 28 до 41 %) с последующим снижением до 19,5 % в 2006 г. Особенно высок удельный вес убийств (71–78 %), причинения тяжкого вреда здоровью (74–80 %), изнасилований (70–78 %), хулиганства (72–75 %), совершенных в состоянии алкогольного опьянения. Заметим, что до 1917 г. удельный вес «пьяной» преступности был значительно ниже (в среднем 11 %, по данным М. Н. Гернета), равно как и в 20-е гг. XX столетия (6–15 %).
Незначительна доля лиц, совершивших преступления в состоянии наркотического и токсического опьянения (0,2–0,9 %) или же страдающих наркоманией (в среднем 0,2 %). Только привычной толерантностью (терпимостью) к потребителям алкогольных напитков и официальной идеологией «войны с наркотиками» можно объяснить столь «несправедливое» отношение официоза и mass-media к потребителям наркотиков (образ хищного преступника) по сравнению с традиционными для России пьяницами.
Более подробные сведения о различных видах преступности в России будут представлены в соответствующих главах части III настоящей книги.
Глава 4
Механизм индивидуального преступного поведения
Социум выбирает из психогенофонда.
В. Леви
§ 1. Существует ли «личность преступника»?
В большинстве отечественных учебников имеются разделы (главы), посвященные «личности преступника». В зарубежной криминологической литературе социологического направления такой термин, насколько мне известно, отсутствует и не обсуждается. Впрочем, в современных цивилизованных странах вообще не принято употреблять такие слова, как «пьяница» или «алкоголик» (говорят: «у X. есть проблемы с алкоголем»), «наркоман» («у Y. проблемы с наркотиками»), «преступник» («у Z. проблемы с законом»). Можно сколь угодно иронизировать по поводу их «политкорректности», «так называемой демократии», но уважение к любой личности «там» впитывается с молоком матери.
В отечественной криминологии существуют два основных подхода к проблеме личности преступника. Одни ученые активно отстаивают «личность преступника» как «качественно отличную от личности других граждан»,[144] и определяют ее как «совокупность социально-демографических, социально-психологических, нравственных и правовых свойств, признаков, связей, отношений, характеризующих лицо, совершившее преступление, влияющих на его преступное поведение».[145] К числу сторонников этой точки зрения принадлежат, в частности, В. Н. Бурлаков, А. И. Долгова, Н. Ф. Кузнецова, Н. С. Лейкина, Г. М. Миньковский и др.
Но ряд авторов отрицают существование особой «личности преступника» (Ю. Д. Блувштейн, Я. И. Гилинский, И. И. Карпец, А. М. Яковлев и др.). При этом они исходят из следующих соображений.
• Уголовный закон изменчив в пространстве и во времени, нет преступлений sui generis, per se. Что происходит с «личностью спекулянта» или с «личностью тунеядца» при декриминализации этих деяний? А откуда взяться личностям лжепредпринимателя или «фиктивного банкрота», когда до 1997 г. не было таких составов преступления?
• Если следовать букве уголовного закона, то, как уже отмечалось выше, получится, что все (или почти все) люди в течение жизни совершают уголовные преступления. Значит все обладают «личностью преступника»? Но тогда – в чем их качественное отличие от «непреступников» (не существующих в реальности)?
• Никто никогда не назвал ни одного личностного свойства,
