Анатолий Кони - Собрание сочинений в 8 томах. Том 5. Очерки биографического характера
— Какая великолепная речь! Произнесите же ее!
— Нет, Александр Алексеевич, мы совсем не понимаем друг друга. И верьте мне, что никакая речь не поможет.
Лопухин пожал плечами и сказал: «Ну, что же делать? Придется обратиться к товарищу прокурора Кесселю»…
Засулич была оправдана с таким треском и ревом, каких никогда не знали ни ранее, ни позднее стены судебного зала. Приговору аплодировали даже сановники (ныне уже умершие), стоявшие в местах за креслами судей…
Когда, после заседания, мы с Жуковским уселись на «имперьяле конки» и поехали домой, он мне спокойно сказал: «Ну, брат, теперь нас с тобой прогонят со службы. Найдут, что если бы ты или я обвиняли, этого бы не случилось».
Его пророчество сбылось очень скоро. Моя семья во время процесса находилась в деревне у родственников. И в самый день моего отъезда туда я получил от возвратившегося в Петербург прокурора суда Сабурова извещение, что министр юстиции требует от меня и, Жуковского объяснений, почему мы отказались обвинять Веру Засулич?..
Жуковский был переведен товарищем прокурора в Пензу, а я — уволен от должности.
Осенью мы оба были приняты в адвокатуру» («Былое», стр, 89–91).
Стр. 172 И. С. Тургенев в письме к М. М. Стасюлевичу так отозвался о стихах поэта-адвоката: «Есть талант и у г. Андреевского; есть чувство и теплота. Но он не довольно обрабатывает свои стихи. В лирическом стихотворении все должно быть безупречно — и никак не следует допускать то, что французы называют cheville» [49] («М. М. Стасюлевич и его современники в их переписке», СПб., 1912, т. III, стр. 156). Упоминая в письме к А. Ф. Кони от 31 декабря 1911 г. о лестном отзыве И. С. Тургенева о его поэзии, Андреевский вспоминал, что Тургенев «от своего имени просил меня непременно продолжать стихотворную деятельность». Эту фразу автор письма подчеркнул. «Вы знаете, — писал он в заключение, — что я, однако, не обольщался насчет себя, — я лучше судил об окружающей меня эпохе, прямо смертельной для «поэта в душе», — я понял бесплодие рифмы и ушел вовремя» (ЦГАОР, ф. 564, оп. 1, ед. хр. 1030, письма С. А. Андреевского к А. Ф. Кони).
Стр. 176 Для либерального, далекого от подлинного демократизма юриста, каким был Андреевский, очень характерна та крайняя непоследовательность общественно-политических воззрений, которая проявлялась у него, в частности, в отношении к суду присяжных. С одной стороны он скорбит о сокращении компетенции этого суда — это Кони с удовлетворением ставит в заслугу Андреевскому; однако автор воспоминаний, по-видимому, не знал о том, что в цитированном выше письме к тогдашнему министру юстиции Щегловитому, мракобесу и черносотенцу, одному из главных устроителей в 1913 году позорного процесса Бейлиса, Андреевский с юношеской восторженностью приветствовал появление книжки Щегловитова «Влияние иностранных законодательств на составление Судебных уставов 20 ноября 1864 г.» (Петроград, 1914): «Читая вас, еще раз убеждаюсь, до чего вы «прирожденный профессор»! Какое знание всевозможных кодексов! Какая любовь к науке права! Кстати, я вполне разделяю- ваше мнение, что присяжные едва ли годятся в судьи по делам политическим», («Былое», 1923, № 21, стр. 88). Когда Андреевский— поэт, исповедовавший в молодости писаревские идеи, заявляет: «В моей груди, больной и грешной, о злобе дня заботы нет», и Андреевский — юрист, современник громких процессов 70-х годов, зная, что на одном лишь, с участием присяжных, была оправдана революционерка Вера Засулич, ставит под сомнение на закате своей жизни социально-политическое значение самого демократического при царизме суда, — общественная деградация либерального деятеля налицо. Эпилог Мултанского процесса, дело Бейлиса — все это были процессы с несомненной социально-политической окраской, и на них институт присяжных заседателей, как и на процессе Засулич, продемонстрировал лучшие свои свойства: оппозиционность самодержавному, полицейско-чиновничьему деспотизму, свирепствующему национализму, стремление к правде и справедливости на основе самого широкого демократизма.
Эту «исконность», национальную принадлежность суда присяжных Андреевский ставил высоко и, отказывая ему в политической роли, односторонне превозносил его гуманистическое начало: «…Едва ли в каком государстве найдется более человеческой, более близкий к жизни, более глубокий, по изучению души преступника, суд, чем наш суд присяжных. И это вполне совпадает с нашей литературой, которая, при нашей отсталости во всех прочих областях прогресса, — чуть ли не превзошла европейскую не чем иным, как искренним и сильным чувством человеколюбия» («Защитительные речи», СПб., 1909, стр. 5).
Стр. 176 «…Уголовная защита, — утверждал Андреевский, — прежде всего, — не научная специальность, а искусство, такое же независимое и творческое, как все прочие искусства, т. е. литература, живопись, музыка и т. п.». «…Сделавшись судебным оратором, прикоснувшись, на суде присяжных, к «драмам действительной жизни», я почувствовал, что и я, и присяжные заседатели воспринимаем эти драмы, включая сюда свидетелей, подсудимого и бытовую мораль процесса, совершенно в духе и направлении нашей литературы. И я решил говорить с присяжными, как говорят с публикой наши писатели. Я нашел, что простые, глубокие, искренние и правдивые приемы нашей литературы в оценке жизни следует перенести в суд». «…Идеальный защитник, каким он рисуется в моем воображении, это именно — говорящий писатель. Вы конечно, сблизите мое определение с определением Кони: прокурор — это говорящий судья. Но каждый судья поневоле должен быть прямолинейным, тогда как писатель может с полною свободою исследовать глубочайшие вопросы жизни. И в этой задаче — непочатый край для гуманитарных завоеваний уголовной защиты в будущем» («Защитительные. речи», стр. 4, 6, 13),
Стр. 178 Имеется в виду статья «Вырождение рифмы» (С. А. Андреевский, Литературные очерки, СПб., 4-е изд.; в более ранних изданиях книга статей называлась «Литературные чтения» — СПб., 1891).
Стр. 182 Михаил Аркадьевич Андреевский.
Стр. 183 Ошибка памяти автора воспоминаний: Андреевский умер 9 ноября 1919 г.
Стр. 184 «Граф М. Т. Лорис-Меликов»
Очерк впервые опубликован в журнале «Голос минувшего» (январь 1914 г.). Второе издание очерка («На жизненном пути», т. III, Ревель — Берлин) дополнено рядом существенных вставок. В настоящем Собрании сочинений текст перепечатывается из книги А. Ф. Кони «На жизненном пути».
Очерк интересен в двояком отношении. С одной стороны, в нем содержатся любопытные детали «лорис-меликовского» режима, своеобразного периода русской истории; с другой — он важен для знакомства с политическими взглядами А. Ф. Кони.
М. Т. Лорис-Меликов (1825–1888) происходил из рода армянских князей Меликовых. Свою карьеру он начал в 1843 году корнетом лейб-гвардии гродненского гусарского полка. В 1847 году его переводят на Кавказ, где он отличается в военных действиях против Турции в ’ 1853–1856 гг. В 1863 году Лорис-Меликова назначают начальником Терской области. Во время русско-турецкой войны 1877–1878 гг. он становится фактическим руководителем русских войск на Кавказском фронте и по окончании войны за военные заслуги получает титул графа. В начале 1879 года Лорис-Меликов на короткое время назначается генерал-губернатором Астраханской, Самарской и Саратовской губерний, а в середине того же года его переводят на пост харьковского временного генерал-губернатора.
Расширение прав генерал-губернаторов в Москве, Киеве и Варшаве и введение новых временных генерал-губернаторств в Петербурге, Харькове и Одессе было ответной мерой самодержавия на покушение на Александра II 2 апреля 1879 г., предпринятое народником А. К. Соловьевым. На основании указа 5 апреля 1879 г. генерал-губернаторы распоряжались в подведомственных им губерниях на основе законов военного времени. Они могли арестовывать «не взирая на лица», предавать военному суду, высылать административным путем, запрещать периодические издания и т. д. Устройство генерал-губернаторств означало стремление правительства подавить революционное движение путем усиления репрессий. Вместе с тем это явилось показателем кризиса власти, не могущей более управлять обычными методами и вынужденной в обстановке складывающейся революционной ситуации прибегнуть к чрезвычайным мерам.
Генерал-губернаторское правление ознаменовалось разгулом административного произвола. Особенно выделялись в этом отношении упоминаемый в очерке генерал-губернатор Одессы Э. И. Тотлебен и его помощник С. Ф. Панютин. За первые четыре месяца пребывания на своих постах они выслали в административном порядке 104 человека и предали военно-окружному суду 31. В течение восьми месяцев 1879 года в Одессе и Николаеве было казнено 8 человек. Репрессии коснулись не только «государственных преступников», от них страдало все население. Например, домовладельцы получили предписание не допускать «сборищ» у своих квартирантов, так что принимать гостей можно было только с ведома полиции (о других репрессивных мерах см. П. А. Зайончковский, Кризис самодержавия на рубеже 1870—1880-х годов, М., 1964, стр. 93–95).
