Александр Лавров - Символисты и другие. Статьи. Разыскания. Публикации

Ситуация требовала разрешения или хотя бы снятия психологического напряжения, а этого невозможно было достичь в сложившихся обстоятельствах совместной жизни. 13 марта М. Кузмин записал в дневнике: «У Ивановых всё разлетается. Сабашникова в санаторию, Волошины в Крым, Диотима <Л. Д. Зиновьева-Аннибал. – А. Л.> в Юрьев ‹…›».[988] 16 марта Маргарита отбыла в Свято-Троицкую санаторию в Царском Селе, а 19 марта Волошин вместе с матерью (жившей в Петербурге с ноября 1906 г.) выехал в Москву и на следующий день в Крым – в Коктебель. Отношения четырех насельников «башни» перешли в эпистолярную фазу.

Корпус переписки Иванова, Зиновьевой-Аннибал, Сабашниковой и Волошина между собой, относящийся к 1907 г., весьма объемен и не может быть представлен здесь с исчерпывающей полнотой. Из имеющихся в архивных фондах шести двусторонних эпистолярных комплексов в данном случае избран один, не самый пространный: это письма Волошина к Иванову и одно письмо Иванова к Волошину. При необходимости используются также фрагменты других писем, входящих в указанную общую совокупность.

Характерная особенность писем Волошина к Иванову – их насыщенность стихотворными текстами. Отчасти это объясняется практической целью – желанием дополнить новым стихотворением готовившийся в издательстве «Оры» авторский сборник. Но вместе с тем стихотворения оказываются в ряде случаев необходимым элементом цельного эпистолярного высказывания, посредством которого Волошину открывалась возможность транслировать в различных регистрах содержание своего внутреннего «я». Стремясь избыть в себе пережитую драму, смиренно принимая и осмысляя ту картину, которая представала ему на развалинах умопостигаемого «жизнетворческого» строения, он пытается, претворяя новую реальность в стихи, создать новую гармонию. Показательно в этом отношении первое по времени письмо к Иванову – на открытке, по пути в Крым, отправленное из Курска 22 марта:[989]

Я иду дорогой скорбной в мой безрадостный Коктебель.По нагорьям терн узорный и кустарники в серебре,По долинам тонким дымом розовеет внизу миндаль,И лежит земля страстная в черных ризах и орарях.Я коснусь ногою звонкой острых щебней безлесных гор,Причащусь я горькой соли задыхающейся волны,Завернусь я в бледный саван холодеющего песка.Обовью я чобром, мятой и полынью свою главу…Здравствуй ты в весне распятый, мой таинственный Коктебель![990]

Вот еще одно стихотворение для «Звезды Полыни» – если ты найдешь его достойным, Вячеслав. Им можно начать отдел «Stella amara». Тогда «Полынь»[991] будет идти после него. Но предоставляю тебе полное право решить. Пишу в поезде где-то между Орлом и Курском. Может, ты найдешь нужным и в самом стихотв<орении> что-нибудь изменить? Привет Лидии. Поезд идет убийственно медленно, и я жду не дождусь Коктебеля. Я отправил тебе открытку из Москвы.[992] До свиданья. Я очень люблю тебя.

Следующее письмо Волошина к Иванову, отправленное по приезде в Коктебель, также сопровождалось стихотворением – сонетом «Диана де Пуатье» («Над бледным мрамором склонились к водам низко…»); автограф его при письме отсутствует:[993]

Понедельник 26 марта.

Дорогой Вячеслав!

Три дня я в Коктебеле. Три дня не ослабевает и не утихает буря. На всем пространстве залива море пенится и клубится.

Ураган колотит в двери и вырывает их из рук. По утрам я сражаюсь с неприступными поленьями; пилю, колю, ношу и топлю ими свою комнату, но это повышает только температуру во мне, а не вне меня, и жизни интеллектуальной я могу предаваться у себя в комнате только закутавшись в шубы, пледы и одеяла.

Только одна гимнософистика[994] поддерживает меня и согревает в этой бесплодной борьбе со стихийными проявлениями мира.

Тем не менее я все-таки написал сонет о Диане де Пуатье. К «Звезде Полыни» он совершенно не подходит. Поэтому, прочтя его, передай пожалуйста Георгию Ивановичу для Невского Альманаха (я адрес его забыл).[995]

Кроме того я исправил стихотворение о Коктебеле, что я послал тебе на открытке с дороги. Теперь оно в окончательном виде, и я думаю, его можно включить в книгу.

Послал ли ты рукопись Ан<не> Руд<ольфовне>? Я здесь еще ни от кого, кроме нее, не имел известий.[996]

Холод и ветер мешают мне наслаждаться моим одиночеством и предаваться как следует работе.

Но когда наступит тепло, я буду вполне счастлив.

До свиданья. Жду вестей с башни и из Царского.[997]

Целую Лидию.

Р. S. Не приходили ли посылки с книгами на мое имя? Переправлены ли они по моему адресу?

Ответных писем от Иванова не поступало, но это обстоятельство не смущало Волошина; он вновь обратился к своему корреспонденту, когда был завершен новый сонет:[998]

Здесь был священный лес. Божественный гонецНогой крылатою касался сих прогалин…На месте городов ни камней, ни развалин.По склонам бронзовым ползут стада овец.

Зубчатых гор трагический венецВ пытливых сумерках таинственно печален.Чьей темною тоской мой вещий дух ужален?Кто знает путь богов – начало и конец?

Размытых осыпей как прежде звонки щебни,И море древнее, вздымая тяжко гребни,Кипит по отмелям гудящих берегов…И ночи звездные в слезах проходят мимо,И лики темные отверженных боговГлядят и требуют… зовут неотвратимо.[999]

–

Вот последнее мое стихотворение. Быть может, ты его тоже найдешь возможным включить в Звезду-Полынь, Вячеслав? Очень жду звука твоего голоса. Целую Лидию.

До свиданья.

Следующее письмо Волошина к Иванову – это обращенное к нему стихотворное послание, записанное и отправленное на открытке, еще один сонет. В нем коктебельский отшельник воздает хвалу главному детищу «башенного» литературного «симпосиона» – собранному Ивановым альманаху «Цветник Ор. Кошница первая» (он выйдет в свет в середине мая) и его участникам – Валерию Брюсову, Александру Блоку, Константину Бальмонту, Лидии Зиновьевой-Аннибал (поместившей там первое действие комедии «Певучий осел») и Маргарите Сабашниковой, автору стихотворного цикла «Лесная свирель».

Я здесь расту один, как пыльная АгаваНа голых берегах среди сожженных гор.Здесь моря вещего немолкнущий просторИ одиночества змеиная отрава…

А там – на севере крылами плещет Слава,Там древний бог взошел на жертвенный костер,Там в дар ему несут кошницы легких Ор,Там льды Валерия, там солнца Вячеслава,

Там снежный хмель взрастил и розлил Александр,Там брызнул Константин струями саламандр,Там Лидиин «Осел» мечтою осиян

И лаврами увит, там нежные харитыСплетают верески свирельной Маргариты…О мудрый Вячеслав, χαιρή![1000]Максимилиан.

Три дня спустя – еще одно письмо на открытке: вновь с сонетом, но и с деловым предложением относительно «Звезды-Полыни»:[1002]

Коктебель 18 апреля 1907.

Дорогой Вячеслав! Аморя советует мне не выпускать теперь моей книги, и отложить ее на осень, т<ак> к<ак> и ты теперь очень занят, и уже поздно, да и я летом напишу еще многое, что сможет сделать ее гораздо более содержательной. Так что, если это возможно – отложи ее до осени.

Если это так, то тогда (если это только тебе улыбается) можно оттуда взять кое-что для «Цветника», напр<имер> Гност<ический> Гимн Деве Марии или четыре последних Руанских собора.[1003] Сонеты, что я пишу теперь, слагаются в определенную серию, которая только что начинает<ся>. Быть может, их лучше и не печатать еще (я говорю <о> «киммерийских» сонетах). Мне приходит в голову сделать серию – Одиссей в Киммерии.[1004] Но это я еще не знаю. Словом, я очень хочу отложить «Звезду Полынь» на осень, т<ак> к<ак> для окончательной редакции я чувствую, что необходимо мое присутствие. Вот еще сонет, написанный сегодня:

Туманный день раскрыл больное око,И бледный луч, расплесканный волной,Дробясь, скользит над мутной глубиной –То колос дня от пажитей востока!

И чаша вод колышется широко,Обведена серебряной каймой…Темнеет мыс, зубчатою стенойСтупив на зыбь расплавленного тока.

О этот час в затишьи бледных утр,Когда в горах струится перламутр,Журчат ручьи, безмолвствуют долины,

Звенит трава и каждый робкий звукПоет струной… И солнце как паукДрожит в сетях алмазной паутины.[1005]

–