Галина Синило - История мировой литературы. Древний Ближний Восток

Другая песня о любви Инанны и Думузи – «Если бы не мать моя…»[429] – открывается диалогом между героями, а точнее – ссорой, которую затеяла надменная Инанна:

Если бы не мать моя,на улицу и в степь тебя бы прогнали!Герой! Если бы не мать моя,на улицу и в степь тебя бы прогнали!Если бы не мать моя Нингаль,на улицу и в степь тебя бы прогнали!Если бы не Нингикуга,на улицу и в степь тебя бы прогнали!Если бы не брат мой Уту,на улицу и в степь тебя бы прогнали! [131]

Думузи же взывает к благоразумию Инанны и доказывает, что его мать и отец – Туртур и Энки – ничуть не хуже ее родителей, его сестра Гештинанна – ничуть не хуже сестры Инанны Нингикуги, а сам он – не хуже бога Уту:

Девушка, не заводи ссоры!Инанна, обменяемся речами достойно!Инанна, не заводи ссоры!Нинэгалла[430], посоветуемся спокойно!Мой отец твоего не хуже!Инанна, обменяемся речами достойно!Моя мать твоей не хуже!Нинэгалла, посоветуемся спокойно!Гештинанна сестры твоей не хуже!Инанна, обменяемся речами достойно!Сам я бога Уту не хуже!Нинэгалла, посоветуемся спокойно! [131]

Однако все ссоры влюбленных кончаются примирением, лишь усиливая любовь. Как говорится в тексте, «речи, что сказаны, – речи желанья! // С ссорою в сердце вошло желанье!» [131]. Вторая половина текста содержит ритуальное описание таинства «священного брака», уподобляющегося сверлению драгоценного камня:

Драгоценный камень! Драгоценный камень!Пусть он просверлитдрагоценный камень!Амаушумгальанна! Пусть он просверлитдрагоценный камень!<…>Светлая Инанна, могучая жрица! Он ей просверлилдрагоценный камень!Драгоценный камень! Драгоценный камень!Пусть он сверлитдрагоценный камень! [132]

Драгоценные камни шуба, выступающие в тексте как сакральные эротические метафоры, представляли собой, как предполагают шумерологи, амулеты в виде цилиндрической печати. Как предполагает В. К. Афанасьева, «вторая часть текста, сплошь построенная на метафорах и иносказаниях, давала описание обряда священного брака и, возможно, включала слова, произносившиеся при вступлении в брак»[431]. Песни-диалоги, исполнявшиеся во время обряда «священного брака», включали партии солистов и хоров.

Две любовные песни, относящиеся ко времени правления III династии Ура, написаны от лица жрицы богини Инанны (возможно, самой жрицей) и пропеты в праздник «священного брака» перед царем Шу-Суэном, имя которого сохранилось в текстах. Первую из них – «Светочу дала рожденье…» – опубликовал Э. Кьера еще в 1924 г., однако перевод ее был впервые выполнен А. Фалькенштейном только в 1947 г. Неизвестная поэтесса начинает свою песню с прославления Абисимти, матери царя Шу-Суэна, давшей «светочу рожденье», самого Шу-Суэна, его жены Кубатум, затем перечисляет дары, полученные ею от царя за «песни радости» (при этом имеются в виду и драгоценные подарки, и любовные ласки):

Меня, оттого, что я песнь пропела,одарил меня повелитель!Острием златым, печатью лазуритовойодарил меня повелитель!Кольцами злата-серебра одарил меня повелитель!Повелитель, сколь желанен для меня твой дар,Очи твои да не нарадуются!Шу-Суэн, сколь желанен для меня твой дар…

Финал песни представляет собой диалог между царем и жрицей богини Инанны (естественно, написанный жрицей), в котором прославляется телесная красота вступающих в «священный брак» и наслаждение, даруемое брачным ложем. Особенно показательна эротическая метафорика, в которой прелести возлюбленной уподоблены пьянящему напитку:

О небес любимица, моя шинкарочка, пиво ее сладостно,И как пиво ее сладостно, лоно ее сладостно,О, сколь пиво это сладостно!И устам ее подобно, лоно ее сладостно,О, сколь пиво это сладостно!Брызжущее пиво ее сладостно![433]

Подобная метафорика свойственна любовной поэзии всего месопотамского и ханаанейского региона (возможно, под влиянием шумерской традиции) и находит отзвук (безусловно, преображенный) в Песни Песней, где любовные ласки уподоблены вину, точнее – они лучше вина: «Пусть уста его меня поцелуют! // Ибо лучше вина твои ласки!»; «Сколь хороши твои ласки, сестра моя, невеста, // Сколь лучше вина…» (Песн 1:2; 4:10; здесь и далее перевод И. Дьяконова)[434].

Вторую из любовных песен, пропетых царю Шу-Суэну, обнаружил профессор Крамер в Стамбульском музее в 1951 г., где он исследовал еще никем не изученные клинописные таблички. Ученый так описал свое открытие: «И вот мне попалась на глаза табличка № 2461, лежавшая в одном из ящиков среди множества других фрагментов. Меня прежде всего привлекла отличная сохранность этой таблички. Вскоре я понял, что передо мной разделенная на строфы поэма, в которой воспеваются красота и любовь: преисполненная радости невеста славит в ней царя по имени Шу-Суэн, правившего Шумером почти 4000 лет назад. Я перечитал табличку еще два раза, пока не убедился, что глаза меня не обманывают. Передо мною лежала одна из самых древних любовных песен, начертанных человеческой рукой»[435]. Вскоре профессор Крамер понял, что это не просто любовная песня, но песня, написанная именно к празднику «священного брака». Несмотря на предельную обобщенность образов и ритуальное назначение текста, он прекрасно выражает силу и страстность чувств человека:

Ты, пьянящий сердце мое любимый мой,Что за краса твоя радостная, сладостная – душистый мед,Ты, пронзивший сердце мое, любимый мой,Что за краса твоя радостная, сладостная – душистый мед.

Ты захватчик мой, все дрожит во мне,Желанный, влеки же скорее на ложе,Ты захватчик мой, все дрожит во мне,Победитель, влеки же скорее на ложе.

…Все услады – знаю, чем усладить тебя,О желанный, до зари на ложе,Твое сердце – знаю, как веселить его,Победитель, до зари на ложе.

…То, что сладость тебе, того касайся,Ту медовую сладость ищи руками,Сминай, словно ткань, своими руками,Словно ткань дорогую, рви руками.

Песнь баль-баль для Инанны.

Для песни характерно четкое строфическое построение, обилие повторов, наличие простейшей рифмы. На уровне стилистики и топики здесь также обнаруживаются переклички с Песнью Песней, где уста невесты, ее поцелуй, как и вообще любовные ласки, уподобляются сладости, сотовому текучему меду, смешанному с молоком: «Сладкий сот текучий твои губы, невеста, // Мед и млеко под твоим языком…» (Песн 4:11[437]; ср. также 5:1).

В еще большей степени типологическое сходство со стилистикой и топикой Песни Песней проявляется в любовных песнях-диалогах, именовавшихся шумерами «песни-разговоры Инанны». Однако, как указывает В. К. Афанасьева, «намек на Инанну и Думузи в этих текстах может восприниматься как реминисценция культового действа. В реальности песни могли иметь хождение и в быту, являясь частью светского брачного обряда, и даже просто исполняться как любовные песни»[438]. Одной из таких песен-диалогов является «О моя луби-луби-люба…»[439], в начале которой звучат ласкательные звукосочетания луби-лаби, сохраненные в переводе В. К. Афанасьевой и очень удачно дополненные близкими по звучанию русскими люба-лада:

О моя луби-луби-люба,О моя лаби-лаби-лада, родимой матушки услада!О вино мое живящее, мед пьянящий мой,о ты, сладость уст своей матушки!Очей твоих взгляды пристальные приятны мне,приди, сестра моя любимая!Твоих уст приветы приятны мне, о ты,сладость уст моей матушки!Твоих губ поцелуи на груди моей приятны мне,о, приди, сестра моя любимая!О сестра моя, зерна пива твоего хороши, о ты,сладость уст своей матушки!Хмель вина твоего жгучего мне хорош,о, приди, сестра моя любимая! [137–138]

Весь монолог жениха и далее построен на чередующихся рефренах «О ты, сестра моя любимая!» и «О ты, сладость уст своей матушки!», как монолог невесты – на рефрене «О мой брат (брат мой) с прекраснейшим ликом!» Показательно, что и в шумерской поэзии, как и в египетской, влюбленные обращаются друг к другу «сестра» и «брат». В монологе девушки обнаруживаются дословные переклички с Песнью Песней: «Свою правую ты возложил мне на лоно, // Твоя левая под моей головою…» [138]; «Его левая – под моей головою, // А правой он меня обнимает…» (Песн 2:6; 8:3)[440]. Безусловно, это еще раз подтверждает, что древнееврейская любовная поэзия вырастала в опре деленном контексте, который оказывал влияние на ее топику и стилистику, однако это вовсе не означает, что Песнь Песней складывалась как запись ритуала «священного брака». Более того, Песнь Песней подвергает архаическую семантику и символику «священного брака» кардинальному переосмыслению в русле монотеистического мировосприятия[441].