Савелий Сендерович - Морфология загадки
Сформулируем итоги нашего анализа:
(t) Тогда как предмет демонстративной разгадки получает оглашаемую словесную форму выражения, латентный предмет остается под завесой табу не только потому, что его имя запрещено, но и потому, в первую очередь, что суть этого образа в его образности. Это не просто придержанное знание, а знание эйдетическое, словесно же не передаваемое лучше, чем это делает загадка.
(u) Остраненная форма сексуальной образности представляет универсальную установку культуры по отношению к сексуальным предметам. Порождающая эффект остранения гротескная, алогическая модальность смысла с зиянием посредине представляет ту двойную спираль, то семя, из которого процвела загадка. И наоборот, загадка – это образцовая культура репрезентации сексуальных предметов. Загадка как выразительное высказывание получает новую характеристику: ее два значения, манифестируемое и латентное, по сути представляют собой единое двойное значение, гротескно раздвоенное и необходимо единое. Это своеобразный гротеск в квадрате; его многомерная структура соединяет метафорическое описание с буквальным и образ табуированного предмета с его несобственным и пародийным именем.
Существующее в соединении с невозможным в загадке теперь обрело смысл более глубокий, чем тот, который непосредственно может быть прочитан у Аристотеля; но, быть может, Стагирит знал больше, чем его язык позволял сказать. Как бы там ни было, но на арене невозможного, в эксцентрическом цирке культуры сексуального, а не в мире естественных явлений, разыгрываются причудливые игры загадки.
Вернемся теперь к нашему выводу о том, что содержательный мир табуированного предмета загадки в его совокупности обнаружил систему компактного родства. Это компактность гораздо большей степени, чем та, что представлена в тэйлоровой классификации метафорических средств загадки. Если в фокусе внимания оказываются используемые загадкой средства остранения, а не средства метафорики, то типы остранения могут быть представлены набором архетипов. Предлагаю предварительный обзор таких архетипов остранения, ответственных за большую часть загадки:
(1) Предмет, который сомнителен как предмет в силу:
a) странной организации частей, например: дом в доме, – или невозможной конструкцией: дом без кром;
b) несочетающихся свойств, данных в перечислении сравнений, например: большой и маленький, кривой и стройный;
c) меняющейся формы или цвета необъяснимым образом, например: чем дольше он стоит, тем короче он растет, или: сначала белый, а затем красный.
(2) Существо, которое не является существом, например, благодаря невозможному сочетанию членов: животное с двумя спинами.
(3) Часть, представляемая как целое, член организма в качестве отдельного живого существа, например: то, что ходит вниз головой, или: птица без перьев.
(4) Нечто, действующее не нормальным образом, например: движение без перемещения, движение без следа, еда без зубов.
(5) Подвержение чего-нибудь действию, без ожидаемых результатов, особенно – истязанию без привычных последствий, например: резать что-либо без кровопролития.
(6) Хотя утроба и беременность в загадке характеризуются нейтрализацией скрытого и явного, гротеск присутствует и здесь в виде преувеличения быстроты роста или количества семян.
Перед нами архетипы гротескной репрезентации сексуальных предметов. Они соединяют необходимой интимной связью что загадки с ее как, ее скрытую предметную область и способы ее представления. Не исключено, что список этот можно уточнить; он позволит построить классификацию загадки заново. Большая часть народных загадок, либо попадет под архетипы остранения, либо оказывается их вырожденными, однобокими и смещенными дериватами. Загадки, не выводимые из архетипических, скорее всего свидетельствуют об очень позднем происхождении в условиях отрыва от корня.
21. Снова Хампти Дампти. Генетический код загадки и механизмы ее морфологического изменения
К настоящему моменту ясно, что мы преследуем двойную задачу: во-первых мы пытаемся реконструировать наиболее полнозначный, емкий, сложный тип народной загадки, который определяет ее жанровую область; во-вторых, пробуем в этом виде загадки распознать классический тип, который лежит в исторической основе всего доступного нам поля народной загадки. Определяющие черты этого типа в виде ряда тезисов, описывают то, что мы назвали генетическим кодом загадки. На нынешней стадии исследования представляется возможным вернуться к проблеме истории загадки и несколько уточнить некоторые ее особенности. Речь идет не о буквальной истории, а о том, как соотносятся морфологические особенности с процессом развития загадки на воображаемой временной оси. Но попытки соотнести эту воображаемую ось с историей как таковой тонут в тумане.
Арчер Тэйлор полагал, что наиболее полнозначная форма загадки, которую он назвал подлинной, является наиболее древней, а все остальные, которые представляют ее редуцированные формы, явились продуктами ее распада. Его мысль не получила отклика, скорее всего, не была даже замечена, потому что противоречила представлению о характере истории на основе эволюционной парадигмы, то есть о развитии от простого к сложному. Усмотрение, что все более простые формы являются осколками полной, хорошо соотносится с тем, что устные традиции загадки обнаруживают древнее родство по использованию единого арсенала мотивов и парадигм. Перевернуть представление о направлении развития невозможно, ибо необъясненным останется и компактность арсенала мотивов, и компактность системы родственных форм. Будь в начале процесса элементарные вопросы, отнесенные к сельскохозяйственному универсу, они не могли бы синтезироваться в компактное по мотивам и структурам единство. Остается в принципе согласиться с Тэйлором. Он все же упростил картину.
Обратим внимание на нетождественность истории функций и форм в традиции. Функции и формы не развиваются синхронно. Структурные особенности консервативнее, поскольку воспроизводятся по образцам; они могут сохраняться и тогда, когда функция изменилась. Но с течением времени установившаяся видоизмененная функция вызовет изменения и в структуре. Нетрудно себе представить, что в том случае, когда ритуальное загадывание загадки в расчете на разгадку, которая является общинной собственностью, сменяется разгадыванием на основе личного остроумия, старая загадка может использоваться, но новые условия приведут к пренебрежению теперь уже избыточно сложными особенностями старой и возникновению упрощенных форм, более соответствующих новой функции. Как только загадка становится рационально разрешимой проблемой, поэтическая игра суггестивными мотивами, намекающими на существование двойной разгадки, оказывается избыточной, и, хотя может в некоторой степени по инерции сохраняться, будет допускать и более элементарные формы, а память о присутствии другого плана и соответствующей внутренней, скрытой форме должна угасать и вызывать к жизни более поверхностную форму – стиховую. Расчет на индивидуальное разгадывание зависит от интеллектуального уровня участников загадывания-разгадывания, так что в определенных обстоятельствах и самых элементарных форм оказывается достаточно. Но и в таких случаях наблюдается желание платить дань традиции – жанровая инерция остается жизненной силой; она проявляется в том, что и элементарные формы извлекаются из традиционных, прежде чем придумываются новые. Культурные формы в традиции жанра, могут значительно изменять свою суть, но тем не менее хранить архаические черты даже в качестве membra disjecta – генетический код, влекомый по традиции, остается живой связью традиции, необходимой для поддержания жанра. Так продукты распада остаются надежными свидетелями классической старины.[31] При этом несомненно, что ее древнейшая поддающаяся реконструкции форма предстает самой сложной. И все же представление об истории загадки как последовательной деградации неточно.
Соображения Тэйлора об истории загадки дают плодотворный импульс для понимания ее развития и приблизительный общий контур истории, но ее упрощения заслоняют путь к древнейшей загадке, архаической по месту в истории, или классической по форме. Во-первых, даже подлинную загадку, записанную в новое время, вернее рассматривать, как современную форму, носительницу лишь некоторых свидетельств о древней полнозначной форме загадки. Во-вторых, более пристальный взгляд обнаружит, что, хотя распад и представляет собой общую тенденцию истории загадки, наряду с этим возникали и противоположные, хотя бы и менее устойчивые, тенденции к усложнению загадки, позволяющие лучше понимать древнюю, ибо несут ее отзвуки.
