Современная идеологическая борьба и проблемы языка - Юнус Дешериевич Дешериев
Коммуникативно-экспрессивная функция является функцией общения и характерна для всех языков. К общественным функциям относятся: функция преподавания, функция языка художественной, общественно-политической, научной и другой литературы, функция языка периодической печати, функция языка межнационального общения и др. Различные языки обладают разным объемом общественных функций (см.: [Дешериев, 1966, 54 – 55]). Так, например, языки бесписьменные не могут обладать указанными общественными функциями; с другой стороны, не все языки, имеющие древнеписьменные традиции, обладают всем комплексом вышеперечисленных функций – например, они могут не обладать функцией языка межнационального общения[39].
Общество всегда стремилось воздействовать на существующие принципы функционального распределения языков или форм их существования. Указанное сознательное и целенаправленное вмешательство осуществлялось с определенных идеологических позиций, с целью поддержки интересов правящих кругов в данной языковой ситуации. Под языковой ситуацией мы понимаем совокупность разных языков и вариантов или форм существования одного языка (функционально связанных друг с другом как взаимодополняющие), обслуживающих общество в целом в пределах данного административно-политического и территориального объединения, составляющего государство [Туманян, 1981, 74].
Языковая ситуация может быть одноязычной и многоязычной. Как в том, так и в другом случае функционирование языков или форм существования одного и того же языка может находиться (и чаще всего находится) под контролем общества. Поскольку языковая привилегия, как правило, ставит носителей конкретного языка или форм существования в более выгодное во всех отношениях положение, борьба за общественные и коммуникативные функции входит в круг интересов как государства в целом, так и отдельных общественно-политических групп.
Вопрос расширения общественных функций языков, используемых данным языковым коллективом, особенно остро воспринимается в тех языковых ситуациях, когда на права доминирующего языка, т.е. на функционально господствующее положение, претендует более чем один язык. Такая ситуация чаще всего бывает при полилингвизме в границах какого-либо государства. Однако и в одноязычной ситуации могут быть случаи, когда борьба ведется за права одного из двух возможных литературных вариантов одного и того же языка. Это вполне естественно. Для любого общества в целом и для каждого его представителя в отдельности далеко не безразлично, какой язык или форма его существования доминирует в общественных и коммуникативных сферах, на каком языке будет получать образование молодое поколение, какой язык слышен с театральных подмостков, на телевидении, радио, на каком языке нужно говорить с сослуживцами, начальством, на рынке и в магазине. Далеко не безразлично, какой язык преимущественно используется в сфере массовой коммуникации – основном источнике информации о событиях окружающего мира.
В.А. Аврорин пишет, что язык, которым человек владеет в совершенстве, дает ему в принципе полную возможность воспринять идею любой сложности и в то же время самая элементарная идея может остаться для него пустым звуком, когда она преподносится через посредство недостаточно понятного языка [Аврорин, 1970, 3].
Национально-освободительная борьба за независимость, как правило, подразумевает также и языковую независимость, под которой чаще всего понимается функциональная полноценность родного языка, возможность использовать его во всех общественных и коммуникативных сферах.
В качестве примера можно привести ситуацию в Каталонии, которая в конце XV в. оказалась в зависимости от Кастилии (см.: [Катагощина, 1970, 8]). В результате ее политического и экономического ослабления стиралась и роль каталанского письменно-литературного языка. Однако, поскольку борьба за национальную независимость и за развитие письменно-литературного языка не прекращалась, каталанский язык сохранил и сохраняет свое единство, а функции его распространяются как на художественную литературу, так и на периодику. В то же время, не будучи языком государственным, он в ряде функций уступает официальному языку – испанскому [Там же].
Попутно заметим, что многие авторы не без основания признают, что в истории развития письменно-литературных языков выбор диалектной основы также очень часто обусловливается социальными и идеологическими факторами – политической и экономической значимостью той области, диалект которой становится основой для литературного языка.
Интересное наблюдение сделано Г.В. Степановым относительно выбора терминов, обозначающих испанский язык у латиноамериканцев. Из двух распространенных терминов в Испании, а именно: el español ʽиспанскийʼ и el castellano ʽкастильскийʼ – латиноамериканцы предпочитают el castellano, который употребляется здесь еще со времен завоевания и колонизации, когда el castellano противопоставляли в качестве образцовой нормы речи прочим диалектам метрополии. Однако, как полагает Г.В. Степанов, преимущественному употреблению el castellano содействовали, видимо, и причины социально-политического свойства, поскольку термин этот в отличие от el español не связан с названием государства España, где испанский является национальным языком [Степанов, 1963, 9 – 10]. Таким образом, стремление к политической автономии в ряде латиноамериканских стран способствовало и обусловило попытку и к языковому размежеванию.
Основой национального самосознания является язык и национальная культура. Все завоеватели, стремящиеся подчинить управляемые ими народы, уничтожить их самостоятельность, начинают свое правление с подавления этого самосознания путем ограничения языка – основного выразителя национального духа народа.
Именно такую политику вела в Чехии Габсбургская династия после 1620 г., когда чехи потерпели поражение и в Австрийской империи началась насильственная германизация славянского населения, которая ставила перед собой задачу полной и окончательной ликвидации политической самостоятельности страны (см.: [Широкова, 1978, 10]). Создалась ситуация, когда оппозиция чешского и немецкого языков приобрела характер острой классовой борьбы [Там же, 51 – 52].
Правящей верхушке общества хорошо известны роль и значение языка как средства усиления национального самосознания меньшинств, средства их духовного развития, возможность получить образование и т.д., и в то же время возможность обладать политическими привилегиями.
Интересный пример можно привести из жизни тюркоязычных (кыпчакоязычных) армян. Львовский архиепископ Ян-Димитр Соликовский (1539 – 1603), представитель польского католического духовенства, учитывая, что львовские армяне, кроме польского, хорошо говорят еще и на татарском языке[40], делал из этого весьма серьезные выводы политического характера. Он понимал, что знание тюркского (татарского) языка облегчает армянам торговлю с Турцией – враждебным тогдашней Польше государством – и что это может привести к политически опасной ситуации, поскольку армяне имели возможность сговориться с турками и овладеть городом Львовом; при этом, по мнению архиепископа, армяне не могли иметь одинаковых с поляками прав, так как их язык коренным образом отличался от языков, имевших хождение в Европе, поскольку это азиатский язык (см.: [Дашкевич, 1981, 80 – 81]). Таким образом, архиепископ прекрасно понимал значение языка в идеологической борьбе, выделяя три важных момента: язык как средство политического превосходства, язык как возможность приобрести экономические привилегии и, наконец, язык как орудие дискриминации. Еще дальше в своих рассуждениях по поводу языка кыпчакоязычных армян идет Ш. Патрица. Он недвусмысленно заявляет, что тот, кто употребляет язык врагов христиан (имея в виду язык турков, татар), не может пользоваться
