Галоши против мокроступов. О русских и нерусских словах в нашей речи - Елена Владимировна Первушина
Итак, обилие галлицизмов в салонном языке защищает от их избытка язык литературный. Он не стал языком придворных лизоблюдов и педантов, сохранил оттенок бунтарства, столь дорогой писателям-сентименталистам, а позже – романтикам (каким был молодой Пушкин; статья написана в 1825 году, сразу после «Братьев-разбойников», «Бахчисарайского фонтана» и «Цыган»). Непонятно, правда, чего больше в этом замечании – приверженности романтизму или пушкинской иронии.
Но вместе с тем Александр Сергеевич легко признает: «Просвещение века требует пищи для размышления, умы не могут довольствоваться одними играми гармонии и воображения, но ученость, политика и философия еще по-русски не изъяснялись; метафизического языка у нас вовсе не существует. Проза наша так еще мало обработана, что даже в простой переписке мы принуждены создавать обороты для изъяснения понятий самых обыкновенных, так что леность наша охотнее выражается на языке чужом, коего механические формы давно готовы и всем известны».
Самого Пушкина заимствования из иностранных языков, в какой бы форме они ни представали (цитирования прямо на иностранном языке, прямого заимствования или кальки), ничуть не пугали. И довольно рано, еще в первой главе «Онегина», он объяснил, почему они неизбежны, при этом мимоходом кольнув Академию и ее словарь:
В последнем вкусе туалетом
Заняв ваш любопытный взгляд,
Я мог бы пред ученым светом
Здесь описать его наряд;
Конечно б это было смело,
Описывать мое же дело:
Но панталоны[188], фрак[189], жилет[190],
Всех этих слов на русском нет;
А вижу я, винюсь пред вами,
Что уж и так мой бедный слог
Пестреть гораздо б меньше мог
Иноплеменными словами,
Хоть и заглядывал я встарь
В Академический словарь.
На самом деле, слово «фрак» появилось уже во втором издании «Словаря» в 1822 году. В предисловии к этому изданию было сделано знаменательное признание: «Словарь должен… быть сокровищницей языка на протяжении многих веков – от первых письменных памятников до позднейших произведений нашей словесности». И дальше: «Отделение русского языка и словесности… приняло в руководство следующие правила: помещать в Словаре вообще слова, составляющие принадлежность языка в разные эпохи его существования, потому что Словарь не есть выбор, но полное систематическое собрание слов, сохранившихся как в памятниках письменности, так и в устах народа». Можно даже подумать, что до «академиков» дошли памфлеты «Арзамаса» и они сделали соответствующие выводы. Но Пушкин этого тома не увидел, так как был в то время в южной ссылке.
В первом издании первой главы «Евгения Онегина» Пушкин сделал к этим словам примечание, в котором похвалил «Словарь Академии российской» (правда, непонятно в каком издании): «Нельзя не пожалеть, что наши писатели слишком редко справляются со словарем Российской академии. Он останется вечным памятником попечительной воли Екатерины и просвещенного труда наследников Ломоносова, строгих и верных опекунов языка отечественного. Вот что говорит Карамзин в своей речи: „Академия Российская ознаменовала самое начало бытия своего творением, важнейшим для языка, необходимым для авторов, необходимым для всякого, кто желает предлагать мысли с ясностию, кто желает понимать себя и других. Полный словарь, изданный Академиею, принадлежит к числу тех феноменов, коими Россия удивляет внимательных иноземцев: наша, без сомнения, счастливая судьба во всех отношениях есть какая-то необыкновенная скорость: мы зреем не веками, а десятилетиями. Италия, Франция, Англия, Германия славились уже многими великими писателями, еще не имея словаря: мы имели церковные, духовные книги; имели стихотворцев, писателей, но только одного истинно классического (Ломоносова), и представи- ли систему языка, которая может равняться с знаменитыми творениями Академий Флорентинской и Парижской…».
Пушкин цитирует речь, которую произнес Карамзин в Академии 5 декабря 1818 года и обрывает ее на самом интересном месте, потому что далее, воздав хвалу Екатерине Великой, Карамзин сказал: «Но деятельность Академии при новых лестных знаках монаршего к ней внимания не должна ли, если можно, удвоиться? Изданием Словаря и Грамматики заслужив нашу благодарность, Академия заслужит, конечно, и благодарность потомства ревностным, неутомимым исправлением сих двух главных для языка книг, всегда богатых, так сказать, белыми листами для дополнения, для перемен, необходимых по естественному, беспрестанному движению живого слова к дальнейшему совершенству: движению, которое пресекается только в языке мертвом. Сколько еще трудов ожидает вас, милостивые государи! Выгодою или пользою всякого общества бывает свободное взаимное сообщение мыслей, наблюдений, суд, возражения, утверждающие истину. Здесь нет личности, нет самолюбия: честь и слава принадлежат всей Академии, не лицам особенным. Главным делом вашим было и будет систематическое образование языка: непосредственное же его обогащение зависит от успехов общежития и словесности, от дарования писателей, а дарования – единственно от судьбы и природы. Слова не изобретаются академиями: они рождаются вместе с мыслями, или в употреблении языка, или в произведениях таланта, как счастливое вдохновение. Сии новые, мыслию одушевленные слова входят в язык самовластно, украшают, обогащают его, без всякого ученого законодательства с нашей стороны: мы не даем, а принимаем их. Самые правила языка не изобретаются, а в нем уже существуют, надобно только открыть или показать оные».
А далее и вовсе крамольные слова: «Если нам оскорбительно идти позади других, то можем идти рядом с другими к цели всемирной для человечества путем своего века, не Мономахова и даже не Гомерова, ибо потомство не будет искать в наших творениях ни красот „Слова о полку Игореве“, ни красот „Одиссеи“, но только свойственных нынешнему образованию человеческих способностей. Там нет бездушного подражания, где говорит ум или сердце, хотя и общим языком времени; там есть особенность личная, или характер, всегда новый, подобно как всякое творение физической природы входит в класс, в статью, в семейство ему подобных, но имеет свое частное знамение».
Автору этих слов было сложно возражать, так как он был уже и автором многотомной «Истории государства Российского», много лет трудившимся ради памяти и славы своей Родины, изучавшим и спасшим от забвения многие летописи и другие литературные памятники допетровской и петровской России.
* * *
Если герои Пушкина – светские люди, они разговаривают так, как говорили в XIX веке светские люди – по-французски или по-русски, но с обилием галлицизмов.
Пушкин шутя
