Прощай, грусть! 12 уроков счастья из французской литературы - Вив Гроскоп
Глупо судить Колетт по современным стандартам, и она дает нам прекрасную возможность познакомиться с умонастроениями прошлого, особенно с точки зрения женщины, которая отчаянно хотела получить хотя бы часть собственной силы и воли в мире, настроенном против нее. С другой стороны, не вижу ничего плохого в том, чтобы раскритиковать Колетт как писательницу за то, что она унаследовала кое-что от цинизма Вилли: десятилетия сменяют друг друга, но она не развивается со временем, не меняется в соответствии с происходящими в обществе моральными сдвигами, не стремится соответствовать новым культурным нормам. Она остается верна своему стилю, сложившемуся в начале XX века.
Еще более странно, пожалуй, то, что Колетт написала Gigi, когда ей уже перевалило за семьдесят. Не хочу быть слишком суровой по отношению к ней (и очень важно, что в фильме 2018 года ей сделали скидку, изобразив сложной иконой феминизма), но тот период был не лучшим в ее жизни. Хотя тогда Колетт была замужем за евреем, которого арестовали гестаповцы (он вернулся несколько месяцев спустя), она писала для пронацистских газет и в начале 1940-х годов даже работала над романом с антисемитскими отсылками. Я не люблю, когда людей слишком строго судят за поступки, которые были в их время в порядке вещей, и согласна с Камю, что лучше понимать, чем обвинять, – но мне кажется, что в случае с Колетт фраза «времена были другие» не может служить универсальным оправданием. В конце концов, она проявляла свободу воли и нарушала традиции во многих сферах своей жизни (обычно в тех, где ей было удобно), и потому кажется, что ее вполне можно призвать к ответу и за другое. В общем, тут ей гордиться нечем.
Тем не менее я восхищаюсь яркой жизнью и наследием Колетт. Она была совершенно необычным и свободолюбивым человеком. В двадцать лет она вышла замуж за Вилли и начала писать романы под его руководством, когда ей не исполнилось и тридцати. Любопытно, что в биографических справках ее часто называют «литературным работником» (никому бы, пожалуй, даже в голову не пришло назвать так Саган или Дюрас). Несомненно, это связано с тем, что Колетт принадлежала к определенной эпохе, но объясняется еще и тем, что оценить ее литературное наследие немного сложнее: она представляет свой период и не создала ни одного произведения, которое выходило бы за его рамки, как L’Étranger и Bonjour Tristesse.
Написанная Джудит Турман биография – один из самых увлекательных текстов, которые можно прочитать о Колетт. Особенно прекрасны подписи к фотографиям: «Редкий снимок молодой маркизы де Морни [Мисси], одетой (почти) в женское платье». Что бы ни говорили о Колетт как литераторе, она играет важную роль, поскольку воплощает в себе множество причин, по которым мы влюблены во «французскость»: Колетт привлекательная, чувственная и стильная (и даже немного напоминает Коко Шанель); она драматичная, манерная и роскошная. Колетт признает «французскость» как бренд (даже если и не говорит об этом прямо, все очевидно в ее творчестве) и не боится упаковать ее и продать нам. В некоторых случаях это происходит буквально, как в период Клодин, когда ее наряды, духи и косметику продавали как сопутствующие товары к книгам.
Несомненно, из всех писателей, упоминаемых на этих страницах (и уж точно из всех прославленных французских писательниц), Колетт наиболее плодовита и добилась немалого успеха. Впрочем, если честно, ее творчество в большей степени, чем сочинения других писателей, о которых говорится в этой книге, ощутило на себе пагубное влияние времени, и дело здесь не столько в наследии (его значимость, кажется, лишь повышается), сколько в готовности людей рекомендовать к прочтению ее сочинения. Может быть, я несправедлива, ведь Симона де Бовуар отметила, что Колетт «писала порнографические романы, а потом хорошие романы». Странно, что Колетт пишет одну и ту же историю из раза в раз. Но здесь нет ничего удивительного, поскольку Вилли построил свою карьеру аналогичным образом, а значит, Колетт с самого начала знала, что такая схема позволяет успешно публиковаться. (И при ее жизни она работала, так почему бы и нет?)
Колетт – заметная писательница, однако ее творчество не выдержало испытания временем. Ее жизнь и карьера в период, когда писательницы были редкостью, пожалуй, обладает большей значимостью, чем любое из сочинений. Важно, с каким размахом она жила, на каких людей влияла, в каких кругах вращалась. Если сравнить ее с писателем вроде Бальзака, окажется, что в их произведениях примерно равное количество слов. Но все же наследие Колетт находится на другом уровне. Я пишу это с позиции феминистки, которая предпочитает, чтобы женщин-писательниц судили честно и справедливо, вместо того чтобы видеть в них тех, кем они никогда не были. Вероятно, если подойти к вопросу радикально, можно сказать, что Колетт при жизни добилась большего, чем кто-либо еще из упоминаемых на этих страницах писателей. В отличие от Саган, которая уже не сталкивалась с этой проблемой, Колетт имела мало шансов на успех, поскольку была женщиной. Она родилась не в том месте, не в той среде, не в той семье. Она не стремилась стать ни писательницей, ни художницей. Но все же она добилась того, чего не сумели добиться многие великие писатели-мужчины, о которых я рассказываю в этой книге: славы и богатства, насыщенной и яркой личной жизни, а также возможности спокойно исследовать собственную сексуальность, не заражаясь при этом сифилисом. Думаю, это огромное достижение для такой плодовитой писательницы, и она заслуживает похвалы.
Колетт, как сказала бы моя бабушка, во многом «опережала свое время». Она стала коротко стричься и носить брюки еще до того, как большинство женщин признали это нормальным. Самыми долгими в ее жизни были отношения с Мисси, маркизой де
