Прощай, грусть! 12 уроков счастья из французской литературы - Вив Гроскоп
После разрыва с Вилли она вышла замуж за французского журналиста и редактора Анри де Жувенеля. Этот брак распался через двенадцать лет, отчасти потому что Колетт завела интрижку со своим шестнадцатилетним пасынком. (А вы еще считали Вилли мерзким!) Думаю, со временем значимость Колетт еще больше возрастет благодаря мифам, которые окутывают истоки ее карьеры: сложно не узреть символизма в том, как поначалу муж запирал ее в комнате, чтобы заставить писать, и затем публиковал эти сочинения под собственным именем, пытаясь вымарать ее из истории. Она, разумеется, не желала с этим мириться.
Если сочинения Колетт становились все более предсказуемыми и служили зеркалом той консервативной эпохи, то жизнь писательницы к концу брака с Вилли и после него была этому полной противоположностью. В 1907 году они с Мисси, одетой в мужской костюм археолога, появились на театральной сцене в пантомиме «Египетский сон», где сыграли влюбленную пару. Непонятно, что шокировало публику сильнее: переодевание женщины в мужчину или поцелуй двух женщин.
Их отношения были сложными: Колетт поддерживала кое-какие связи с Вилли. Мисси часто жаловалась, что, может, и «победила», но осталась для нее на втором месте. Тем не менее Колетт носила колье с гравировкой «Я принадлежу Мисси». Вдвоем они, Мисси и Колетт, были королевами светской хроники своего времени, и часто Мисси отводилось больше места, чем Колетт.
Рассказывая о невероятной жизни Мисси, Клод Франсис и Фернанда Гонтье отмечают, что каждая уважающая себя молодая француженка хотела одеваться как Мисси: «О чем мечтают девушки? – писали в Le Courrier Français. – О том, чтобы выглядеть как одна известная маркиза». Мисси стала основоположницей моды на коктейли шартрез («la marquise»). Она была исключительно богата и вкладывала деньги в журналы и кино. Мисси, несомненно, принадлежала к аристократии определенного сорта, и трудно представить себе более странное родословное древо, чем у нее: она была потомком Людовика XV и внучкой племянницы Наполеона III Гортензии. Но даже этого было недостаточно для мифа о Мисси: поговаривали, будто она была тайной сводной сестрой Сары Бернар и/или внучкой царя Николая I. Мисси стала главным элементом в мозаике Колетт. Она была такой, какой, вероятно, хотела быть сама Колетт: финансово независимой (поскольку родилась в аристократической семье) и совершенно свободной.
В некотором роде Колетт, возможно, получила свободу, о которой мечтала: она прожила 81 год и умерла в 1954 году, опубликовав немало романов в послевоенный период и проведя последние десять лет своей жизни в статусе самого известного современного писателя во Франции. Она стала первой женщиной-писательницей, удостоенной государственных похорон. Это огромное достижение.
Кроме того, в уроке Gigi есть кое-что показательное. Это безнадежно устаревшая история, которой место в XIX веке, а не в той эпохе, когда Колетт ее написала. Но все же кое-что из нее дожило до наших дней и пришло к нам в форме таких фильмов, как «Бестолковые» и «Блондинка в законе». Мы делаем вид, что более не хотим видеть истории о женщинах, которые мечтают о том, чтобы их спасли, и ищут своего прекрасного принца. Но эти истории никуда не исчезают. Gigi – это чуть более сумбурная «Золушка»: девушка преображается, а вместе с ней преображается и мужчина, влюбленный в нее. В этой истории нет глубины, она явно сказочная. Но в ней содержится посыл, который стоит запомнить: не всем нам везет родиться свободными и независимыми. В этой ситуации Жижи не унывает и не позволяет никому себя унижать. Как пенистый бокал винтажного шампанского, Колетт напоминает нам, насколько быстро все меняется – и как интересна жизнь тех, кто помогает все менять. Нам точно стоит за это выпить!
4. «Отверженные» – Виктор Гюго
Никто не может быть поистине счастлив,
пока другие страдают… Или о том, что порой
нужно писать в подштанниках
После нескольких лет изучения французского я могла поддерживать множество разговоров и понимала почти все необходимое. Особенно горжусь тем моментом, когда сумела очень удачно пошутить на французском, хотя это и получилось почти случайно. Я смотрела телевизор с семьей своей подруги по переписке. В вечерней субботней программе вживую выступали Pet Shop Boys. В то время на концертах группы Нил Теннант страстно пел, стоя у микрофона на переднем плане, а Крис Лоу мрачно играл на клавишных позади него. Не знаю, почему я сказала «в то время»… Их концерты всегда проходят именно так. Когда лицо клавишника мелькнуло на экране, отец моей французской подруги сказал: «Pourquoi ne sourit-il jamais?» («Почему он никогда не улыбается?») Я тут же, не задумавшись, ответила: «Peut-être qu’il n’a pas de dents». («Может, у него нет зубов».) Все члены семьи повернулись ко мне, пораженные, и рассмеялись. Я перешла на другой уровень. Это было приятно.
Но все же оставались вещи, которых я не понимала или которые заставали меня врасплох. Вскоре после этого неожиданного триумфа с шуткой о зубах я одна бродила по магазину украшений в Анже, где жила семья моей подруги, и взяла пару огромных неоново-зеленых сережек в виде цветов. Большинству людей они не понравились бы: яркие, кричащие, совершенно жуткие. Но я просто должна была их купить. Я принесла их к кассе, немного стесняясь своего безвкусия. «Ils sont un peu fous…» («Они немного сумасбродные…») – сказала я извиняющимся тоном. Продавщица улыбнулась мне и пожала плечами. «Bof. Quelquefois il faut craquer». На мгновение я задумалась. Глагола «craquer» я не знала. Но могла догадаться, что он значит. Какое гениальное выражение! «Ничего, порой просто необходимо потерять голову». Или: «Да ладно, иногда можно слегка свихнуться». Quelquefois il faut craquer. Это великолепный повод позволить себе сделать что-нибудь эгоистичное или глупое. Без этого не обойдется ни один рецепт счастья.
Но полный рецепт гораздо сложнее. Саган, Пруст и Колетт с радостью теряли голову из-за множества вещей: лето, мадленки, Мисси. Но Виктор Гюго сказал бы, что их радость лишь частична. Можно ли вообще считать ее истинным счастьем или же это лишь баловство? Если в творчестве Колетт прославляется гедонизм, подпитываемый
