Галоши против мокроступов. О русских и нерусских словах в нашей речи - Елена Владимировна Первушина
При этом Карамзин вовсе не был оголтелым новатором, отдельные заимствования, такие как «публиковать»[161] и «рекомендовать»[162], он считал варваризмами, портящими русский язык. Почему именно их?
Надо сказать, что карамзинские критерии отбора слов в литературный язык были весьма прихотливы. Так, обсуждая с И. И. Дмитриевым слова из народной речи, подходящие для поэзии, он пишет: «Имя „Пичужечка“ для меня отменно приятно потому, что я слыхал его в чистом поле от добрых поселян. Оно возбуждает в душе нашей две любезные идеи: о свободе и сельской простоте… Один мужик говорит „пичужечка“ и „парень“: первое приятно, второе отвратительно. При первом слове воображаю красный летний день, зеленое дерево на цветущем лугу, птичье гнездо, порхающую малиновку или пеночку и покойного селянина, который с тихим удовольствием смотрит на природу и говорит: „Вот гнездо! Вот пичужечка!“ При втором слове является моим мыслям дебелый мужик, которой чешется неблагопристойным образом или утирает рукавом мокрые усы свои, говоря: „Ай, парень! Что за квас!“ Надобно признаться, что тут нет ничего интересного для души нашей!»
Видимо, так было и со словами «публиковать» и «рекомендовать»: они тоже вызвали какие-то неприятные ассоциации.
* * *
Но не меньшей порчей представлялись Карамзину и слова греческого происхождения, столь любимые Шишковым. Он считал, что церковнославянский язык, насыщенный греческими корнями, является такой же испорченной версией исконного славянского языка: «Авторы или переводчики наших духовных книг образовали язык их совершенно по греческому, наставили везде предлогов, растянули, соединили многие слова и сею химическою операциею изменили первобытную чистоту древнего славянского. Песнь Игорю, единственный остаток его, доказывает, что он был весьма отличен от языка наших церковных книг. Нестор знал уже, к несчастью, по-гречески; к тому же переписчики дозволяли себе поправлять слог его».
Это отрывок из рецензии Карамзина на «Русскую грамматику», составленную неким французом по фамилии Мондрю и предназначенную для французов, торгующих с Россией. В рецензии Карамзин иронизирует над ошибками Мондрю в русской истории: в частности, в истории русского языка Мондрю считает, что язык, на котором говорят современные ему россияне, они когда-то заимствовали у варягов. Карамзин возражает как истинный патриот: «Князья Варяжские сообщили нам имя Руси, но Славяне не приняли языка их, и мы не видим ни малейших следов его в нашем…»
И когда Карамзин пишет историческую повесть («Марфа Посадница»), он насыщает ее язык славянизмами, которые придают ему оттенок архаизма: «враны», «златой», «храм», «стогны», «хладныя уста», «отвратить лице», «преломить жезлы», «пастырь», «отрок», «влажный», «блато», «сирый», «стража», «граждане», «глава», «глас» и др.
Можно, пожалуй, сказать, что для Карамзина язык был слугой говорящего (и особенно пишущего), он служил тому, чтобы автор как можно яснее, доходчивей и красивее выражал свои мысли и чувства. Учась точно формулировать свои мысли и чувства, человек тем самым воспитывал их. А изучая чужие языки и решая, что заимствовать из них, приучал себя к мысли о всеобщем братстве, единой семье, где никто не будет обездолен и забыт.
Для Шишкова же язык должен был подсказывать говорящему или пишущему возвышенные мысли. Читая или используя церковнославянские слова, человек (а особенно молодой человек) проникался их величием, становился хорошим христианином и настоящим патриотом. Он писал: «Слово должно рождать смысл и наподобие семени пускать от себя отрасли – тогда язык цветет; иначе он только спутывается и безобразится».
И такое воспитание, сопряженное с обучением высокому литературному стилю с его славянизмами, было необходимо, чтобы «разговорной язык стал возвышаться и чиститься от книжного, на разуме основанного; а не книжной упадать и портиться от разговорного, невежественного языка».
* * *
А впрочем, «война» между «Арзамасом» и «Беседой» носила скорее литературный и игровой характер. Два общества (в основном молодые их участники) обменивались сатирами и пародиями.
Один из членов «Беседы», драматург Шаховской, написал в 1815 году комедию «Урок кокеткам, или Липецкие воды», в которой вывел поэта Фиалкина, явную карикатуру на Жуковского, защищавшего Карамзина от нападок ревнителей старины.
Арзамасцы тут же стали называть «противную сторону» «Беседой губителей русского слова».
Известна эпиграмма юного Пушкина («Пушкина Лицейского», как называли его тогда, чтобы отличить от дяди-стихотворца):
Угрюмых тройка есть певцов —
Шихматов, Шаховской, Шишков,
Уму есть тройка супостатов —
Шишков наш, Шаховской, Шихматов,
Но кто глупей из тройки злой?
Шишков, Шихматов, Шаховской!
Менее известен (незаслуженно) длинный стихотворный отчет об одном из заседаний «Арзамаса», написан- ный Жуковским. Там описано видение, представшее перед глазами арзамасцев, собравшихся на даче на берегу Карповки («славной реки, где не водятся карпы»).
С лирой, в венке из лавров и роз, Поэзия-дева
Шла впереди; вкруг нее, как крылатые звезды, летали
Светлые пчелы, мед свой с цветов чужих и домашних
В дар ей собравшие. Об руку с нею поступью важной
Шла благородная Проза в длинной одежде. Смиренно
Хвост ей несла Грамматика, старая нянька (которой,
Сев в углу на словарь, Академия делала рожи).
Словарь – это «Словарь Академии Российской», работа над которым шла 11 лет, с 1783 по 1794 год. Начата она была по инициативе президента Академии, Екатерины Романовны Воронцовой-Дашковой, а среди его составителей были Д. И. Фонвизин, Г. Р. Державин и другие. При Александре I Российская академия возобновила свою деятельность, и Шишков принимал в ней активное участие.
А «светлые пчелы» – это, разумеется, писатели-арзамасцы.
Кстати, название этому обществу было дано в честь особо жирных арзамасских гусей, которых обожали члены общества и с которыми было связано много веселых обычаев: президент благословлял новичка лапкою гуся, а тот прохаживался по комнате перед арзамасцами «с гордостью гуся», арзамасцы же в знак одобрения восклицали торжественно: «Экой гусь!» (Муляж арзамаского гуся можно и сейчас увидеть в столовой дома-музея Василия Львовича Пушкина в Москве).
Между прочим, Пушкин-старший писал о Шишкове и его сторонниках:
Не тот к стране родной усердие питает,
Кто хвалит все свое, чужое презирает,
Кто слезы льет о том, что мы не в бородах,
И, бедный мыслями, печется о словах!
Но тот, кто, следуя похвальному внушенью,
Чтит дарования, стремится к просвещенью;
Кто, сограждан любя, желает славы их;
Кто чужд и зависти, и предрассудков злых!
…
Мой разум просвещен, и Сены на брегах
Я пел любезное отечество в стихах.
Не улицы одне, не
