Галоши против мокроступов. О русских и нерусских словах в нашей речи - Елена Владимировна Первушина
Здесь можно возразить, что Александр Семенович не всегда считал зазорными заимствования из греческого, и к тому же он использует эти слова потому, что речь идет о подвигах Суворова во время заграничных походов. Но после одного исключения (весьма разумного и обоснованного) тут же возникает соблазн сделать другое, столь же разумное и обоснованное, а там и третье, и так далее.
* * *
Однако при всей своей ярко выраженной франкофобии (которая напоминает жалобы Чацкого на экспансию «французиков из Бордо» и радушную их встречу в двух столицах) Шишков совершенно справедливо беспокоился о сохранении старых церковнославянских и древнерусских слов, уходящих из живого языка. Он пишет, что необходимо сохранить эти слова, по крайней мере, в словаре, но
«составление такового словаря требует великих и долговременных трудов не одного человека, но целого общества. Во-первых, надлежит употребить несколько лет на прочтение со вниманием всех или, по крайней мере, многих славенских книг, дабы выписать из них все те места, которые весь знаменования круг каждого ныне мало употребительного слова достаточно определить могут. Во-вторых, показать все примеры сильных и богатых речей и выражений, коих мы ныне в новейших наших сочинениях совсем не находим или находим весьма редко и потому от часу более отвыкаем от оных. В-третьих, надлежит воспользоваться теми из них, кои в общенародный язык, без нарушения чистоты слога оного, приняты быть могут».
* * *
А что же «мокроступы», объявившие войну «галошам»[144] («калошам»)? В «Рассуждении о старом и новом слоге российского языка» никаких «мокроступов» вы не найдете, хотя, возможно, адмирал такое название одобрил бы. Также как и другие замены: «фортепьяно»[145] – «тихогром», «бильярд»[146] – «шаротык», «шарокат», «анатомия»[147] – «трупоразъятие», «тротуар[148]» – «пешник» («При слове пешник, гораздо приятнейшем для уха, я тотчас воображаю дорожку, по которой ходят пешком; а при слове тротуар надобно мне еще узнать, что во французском языке есть глагол „trotter“ – „ступать“, из которого сделано слово „trottoir“ – „ступальня“. Пешник поймет всякий, а для тротуара надобно всем учиться по-французски») и проч.
В любом случае, слово «мокроступы» не закрепилось в русском языке, а потом время расправилось и с «галошами». Сначала они стали детской обувью. Я еще носила в детстве валенки с галошами, носили их и дети следующего поколения (в начале нулевых годов). Но когда появились по-настоящему теплые, удобные и непромокаемые детские зимние ботинки и сапоги, надобность в валенках, как и в галошах, отпала, и недалек тот час, когда в словарях это слово будет помечено как «устаревшее».
«Арзамас» против «Беседы». Язык Карамзина и Пушкина
Разногласие среди русских литераторов началось со статьи, опубликованной в журнале «Вестник Европы» в 1802 году.
Статья называлась «О любви к отечеству и народной гордости», а написал ее Николай Михайлович Карамзин, будущий великий историк, а пока – автор нашумевших «Писем русского путешественника» (1797), рассказывавших о путешествии по Европе и приглашавших других молодых россиян возобновить петровскую традицию образования за границей. А еще – романтической повести о любви крестьянки Лизы и светского вертопраха Эраста, которая стала первым образцом нового стиля – русского сентиментализма[149] и буквально свела с ума русских барышень, как прежде гетевский Вертер свел с ума европейских и русских юношей. Как и Вертер, Лиза от горя покончила с собой. На повесть Карамзина даже писали эпиграммы:
Здесь бросилася в пруд эрастова невеста…
Топитесь, девушки, в пруду довольно места.
Этот текст должен был быть выгравирован на дощечке, которая стояла бы на берегу пруда близ Симонова монастыря под Москвой, где и окончила свою горестную жизнь героиня романа.
А еще в том же 1792 году Карамзин написал повесть «Наталья, боярская дочь», на этот раз со счастливым концом, и она порадовала бы сердце самого взыскательного патриота.
Теперь и его статья вызвала бурные споры. В ней Карамзин писал о различии понятий «любовь к отечеству» и «патриотизм». Если первая может быть бессознательной и непроизвольной, то патриотизм «есть любовь ко благу и славе отечества и желание способствовать им во всех отношениях. Он требует рассуждения – и потому не все люди имеют его… и если оскорбительно человеку называться сыном презренного отца, то не менее оскорбительно и гражданину называться сыном презренного отечества».
Впрочем, Карамзин ни в коем случае не считает Россию недостойным отечеством – наоборот:
«Я не смею думать, чтобы у нас в России было немного патриотов; но мне кажется, что мы излишне смиренны в мыслях о народном своем достоинстве, а смирение в политике вредно. Кто самого себя не уважает, того, без сомнения, и другие уважать не будут.
Не говорю, чтобы любовь к отечеству долженствовала ослеплять нас и уверять, что мы всех и во всем лучше; но русский должен, по крайней мере, знать цену свою. Согласимся, что некоторые народы вообще нас просвещеннее, ибо обстоятельства были для них счастливее; но почувствуем же и все благодеяния судьбы в рассуждении народа российского; станем смело наряду с другими, скажем ясно имя свое и повторим его с благородною гордостию».
И вполне в духе Шишкова бранит франкофилов:
«Мы никогда не будем умны чужим умом и славны чужою славою: французские, английские авторы могут обойтись без нашей похвалы; но русским нужно, по крайней мере, внимание русских… Некоторые извиняются худым знанием русского языка: это извинение хуже самой вины. Оставим нашим любезным светским дамам утверждать, что русский язык груб и неприятен; что charmant и séduisant, expansion и vapeurs[150] не могут быть на нем выражены; и что, одним словом, не стоит труда знать его. Кто смеет доказывать дамам, что они ошибаются? Но мужчины не имеют такого любезного права судить ложно.
Язык наш выразителен не только для высокого красноречия, для громкой, живописной поэзии, но и для нежной простоты, для звуков сердца и чувствительности. Он богатее гармониею, нежели французский; способнее для излияния души в тонах; представляет более аналогичных слов, то есть сообразных с выражаемым действием: выгода, которую имеют одни коренные языки! Беда наша, что мы все хотим говорить по-французски и не думаем трудиться над обрабатыванием собственного языка: мудрено ли, что не умеем изъяснять им некоторых тонкостей в разговоре?»
Так что же не понравилось Шишкову?
* * *
На протяжении всего XIX века в
