Александр Лавров - Символисты и другие. Статьи. Разыскания. Публикации

Мне трудно учесть все то, что нужно для Вас; я не могу «советовать» Вам возвращаться в Баку – я знаю только одно – мне очень нужно Вас видеть; мне и таким, как я (а на нас впереди лежит многое), Вы нужны очень, и даже не словесным факультетом определяется все это, а только тем, что Вы один и никто уже Вас заменить не может.

Что касается словесного отделения – за него ведется отчаянная борьба, и есть вероятия его отстоять.

Я много пишу и, говорят, делаю успехи, кончил большую поэму «Часы». Сергей Витальевич, Зуммер, Ксения[1529] и другие хвалят. Из «Русского современника» стихи взял.[1530] Предлагают печататься и даже устроить в Баку вечер моих стихов. Отказался. Много еще работать нужно, да и спешить не хочу. Сейчас одно – кончить университет. Потом еще несколько лет подготовка к работе (не дипломной – но делу всей жизни). Только тогда – заговорю. Много у меня друзей – а вообще одиноко – и никто бы меня сейчас не понял – как Вы. Всеволод Михайлович многого не видит и смотрит несколько специфически узко; вот Сергей Витальевич и Ксения понимают. Мы должны обязательно увидеться, Вячеслав Иванович! Мне не только этого хочется, но это нужно. Есть еще одно: когда я буду больше и умнее – мне очень захочется писать о Вас и о Ваших стихах. Пока мы с Вами не увидимся, я не смогу получить на это разрешения и благословения: а без этого я не могу.

Вы ведь еще не прочитаны! Совсем не то пишут эти Коганы[1531] и даже Андрей Белый.[1532]

Или я потерял всякую меру? Вячеслав Иванович! Я и сам еще только начинаю чувствовать Ваши слова и часто не понимаю – но я пойму – я ведь еще вырасту. Я расту каждый день.

Я вот сейчас пишу и чувствую Вас около себя, и мне стыдно за некоторые слова, и я чувствую, какой я еще глупый и маленький перед Вами и сколько нужно работать над собой. А еще больше чувствую я свою любовь к Вам.

Ведь я никого так не люблю и не полюблю наверно – здесь есть даже что-то даже особенное.

Часто вижу во сне, как я пешком отправляюсь в Рим – бросив все – смешно – а это так; во снах я еще ребячливее.

Помните ли Вы еще меня? Если бы Вы только знали, как я Вас люблю. Вот сейчас стал думать о Вас и даже расплакался. Это со мной в первый раз – никогда еще не было. Неужели же мы не скоро увидимся. Я очень по Вас скучаю. А о московском житье и вспомнить спокойно не могу. Поклон Лидии Вячеславне и Диме. Как хочется всех вас видеть!

Крепко, крепко целую Вас.

P. S.

Сейчас по дороге на почту зашел к Леониду Александровичу. Он просит передать, что письмо Ваше получено дня три тому назад – сильно задержалось в дороге.

Утро с Мишей[1533] провели за Пушкиным. Я рассказывал ему о своей работе. Миша заинтересовался и даже вполне согласился.

Не сердитесь на меня за конец вчерашнего письма![1534]

Декабрь 1924 – январь. Баку.

Вступление[1535]

Такие дни, раз в четверть векаПронзают грохотом лазурь,Когда от Ниццы до КазбекаЗемля дрожит под звоном бурь;Когда Двина, раздвинув льдины,В морские рушится стремнины,Дивясь декабрьской весне,Когда спросонок, в полусне,Идет Нева, дыша туманомИ ледоходным холодком,Когда бушует буреломНад Ледовитым океаномИ даже синий Енисей –Старик холодный и суровый,Хрустит, становится синей,И рвет хрустальные оковы…

Так в эти дни, когда самаС ума свихнулась мать Природа,Сбежала с севера зимаИ перепуталась погода:Весна на севере, а югОглох под завыванья вьюг…Замерз Аракс, под небывалымБуранно-белым покрывалом,И говорливая КураПришла в смятение и ужас;Под ледяной корой натужась,Она боролась до утра,Пока не уступила вьюгеИ не замолкла подо льдом…И горы, в горе и в испуге,Сгрудились гордые кругом…

И даже здесь, в Баку любимом,Шальная русская зимаЗаволокла метельным дымомИ минареты и дома;Напрасно кутались татаркиВ свой разрисованный и яркий,Как крылья трепетный, платок –Платок татаркам не помог;Напрасно в море с вихрем белымБессильный спорил рыболов,Одни лишь крылья парусовНад ним трещали, оробелым,Да снег с оснеженной землиЛетел непобедимой тучей,И брошенные кораблиИскали смерти неминучей…

Рождался двадцать пятый годВ таком смятении и шуме,Что поседел весь юг, и вот…Замерзли кактусы в Батуме…И в эти дни самой судьбой,В мятели встретиться с тобойМне было суждено, подруга…Ты помнишь, как взметалась вьюга,Гоня в отгулье голоса –Как ночь звенела зимним хладом,Как было сладко тронуть взглядомТвои крылатые глаза…

Зачем, зачем, не для того ли,Чтоб в летописях наших днейОдним безумством было болеИ болью новою больней.

ГОЛОС ОРФЕЯ

Грустно и дико кругом…Войди, Эвридика, в дом.

Сердце мое – погляди –Красной гвоздикой в груди…

Пусть за окном пустота,Осень за синим стеклом;Нам ли грустить о том,Что синева разлита.

В тонком бокале вино,В тонкой руке бокал…Помнишь, как плыли давноВесенние облака…Как глубока была высь;(Глубже, чем этот бокал…)В тонкую пряжу вилисьВесенние облака…

Выпьем за ту весну,Что не цвела никогда.Солнце еще в плену,Но погляди в глубину –Утренняя звездаСветит всегда…

Так входит в мой задумавшийся дом[1536]Твоя любовь приветливой хозяйкой,И открывает голубые ставниНавстречу звонким утренним лучам…

Сквозь окна, разрисованные льдом,Она глядит и видит: над лужайкойНет и следа мятелицы недавней,И радуется солнцу и грачам…

Любовь поет, и мой суровый дом,Разбуженный приветливой хозяйкой,Поет и светится, и даже ставниСкрипят навстречу утренним лучам.

Я затеял в Баку издание альманаха стихов «Норд» при участии М. Сироткина, Ксении Колобовой, Всеволода Рождественского[1537] (ученик Гумилева) и 3-х хороших, добрых молодых поэтов из Петербурга.[1538] Просим Вашего на то благословения и разрешения напечатать те стихи, которые были даны Вами в «Русский Современник», но из-за его преждевременного закрытия и всяческих идеологических соображений напечатаны не были. Почти уже получено согласие дать стихи от Макс<имилиана> Волошина и С. Есенина.[1539] Наша задача дать сборник стихов, никаких других целей, кроме поэтических, не преследующий.

К сожалению, прилично издать сборник стоит настолько дорого, что мы не можем никому предложить гонорара – вкладываем в дело все свои тощие средства, т<ак> к<ак> считаем издание такого сборника своей моральной обязанностью. Наступило время, когда нужно дать голос и Музам.

Если Вы разрешите напечатать Ваши стихи – припишите об этом, пожалуйста, в первом же письме к С<ергею> В<итальевичу> или, еще лучше, пришлите на его имя хотя бы одно слово телеграфом – «Да» или «Нет».

Из Ваших стихотворений у нас есть: Звезды блещут; Гревсу; Вл. Вл. Руслову; Чернофигурная ваза (В день Эллады светозарной) и Сочи – все это нам бы очень хотелось иметь, как литературное напутствие.[1540] Перечисленные стихотворения есть у Всеволода Михайловича (частью) и частью у меня (переписаны мною с рукописей, взятых из «Русского Современника» и отправленных Ольге Александровне Шор, согласно Вашему желанию).

Если Вы найдете возможным прислать что-либо из Римских сонетов (о них я знаю от Сергея Витальевича)[1541] и стих<отворение> памяти А. Блока[1542] – нам очень бы их хотелось включить в число печатаемых стихотворений.

Трудно, в наших условиях, что-либо обещать, но альманах постараемся издать возможно более выдержанно и строго; каждому из участников отведем небольшую квартирку в 5 – 10 страниц, отделенную белым листом с именем и фамилией.

Недавно послал Вам довольно большое письмо о себе. Хотел с С<ергеем> В<итальевичем> переслать Вам кое-что из стихов этого года, но надеюсь переслать их уже в «Норде», который должен быть выпущен к концу ноября, если ответ Ваш не задержится.

Александр Дмитриевич Гуляев просил написать Вам, что Правлению Университета нужно официальное Ваше заявление – ответ на деловые письма Гуляева и Ишкова,[1543] т<ак> к<ак> Наркомпрос требует формальных оснований для оставления Вас в числе профессоров Ун<иверсите>та или для исключения из списка 1925 – 26 уч<ебного> года. Ваше положение в Университете остается неоформленным, тогда как можно просить продления отпуска, хотя бы еще на год, без сохранения жалования – это даст возможность университету числить Вас в качестве профессора по кафедре классической филологии на Восточном факультете, а Вам даст известное официальное положение и возможность в любой момент вернуться в Баку.