Александр Лавров - Символисты и другие. Статьи. Разыскания. Публикации

Вот чем утешаю я себя! Во внешнем мире дéла у меня еще больше, чем в прошлом году, но я стал ровнее и устремленнее к главному, а потому горю более устойчивым, не таким трепетным огнем. Я стал сильнее.

Много новых людей. Во встречах с ними все больше вижу и люблю Достоевского. Гоголя я не то чтобы боюсь, но обхожу подальше.

Достоевским заменяю разговоры с Вами. В службу вхожу целиком, живой <?>, по-душевному – и часто за это даже себя ругаю:

«Доколе звездный голос мой и пламеньТы будешь безрассудно расточатьВ слова бумажные, на мертвый каменьПод круглую, тяжелую печать?»

Что должно сейчас делать: петь и радость благовествовать – или камни тесать на новую стройку, чтобы руки были в крови и душа без песен тосковала – вот самое для меня тревожное сейчас. Веры в себя во мне много, да не песен просят от меня люди, а хлеба – самого простого.

Как служить им? Вот главное… Служить-то я хочу – только просят они у меня слишком малое. Здесь трудно говорить об этом; только вопрос разрешить нужно во что бы то ни стало. Пишу об этом стих<отворение> «Разговор с душой» – для меня это то же, что: «Поэт и чернь».[1519] Внешних тяжестей много, занят я страшно, на университет почти нет времени, учусь усталый, сонный – но на это я не обращаю внимания, к этому я привык давно – тяжелей внутренний рост, слишком быстро иногда идущий. Человек я практический, действенный – не могу мысль продумать без того, чтобы ее в дело не пустить, поэтому-то каждая мысль – так важна для меня и богата последствиями – и на всем внешнем строе жизни отражается. Времени так мало, что оставшиеся 9 экзаменов и занятия французским языком с Сергеем Витальевичем застряли – и когда расчищу для них время – ума не приложу.

Много пишу – не только стихи, но, хоть еще и рано, учусь писать прозу. Печататься еще не тянет – знаю: все впереди – не пора еще. На Пушкина нет времени – это досадно. Багрий теснит и припирает всячески. Успеваю слушать в Университете семинарий по Софокловой Антигоне у Петра Христиановича[1520] (какой он хороший); курс по Платону у Гуляева[1521] и его же методологию наук. Ходил бы на Евлахова[1522] – да занят на Баилове,[1523] как раз в его часы. Стал бывать у Леонида Александровича Ишкова[1524] – он мне доставил на днях большую радость, разговорившись за вином, до поздней ночи, о Пушкине и о моей работе над «Графом Нулиным». Если бы было время – я написал бы хорошую работу – у меня столько новых открытий и догадок – всего только не напишешь – места мало. Леонид Александрович заинтересовался темой и со мной согласен. Он советует мне не выбирать никакой другой темы для дипломной работы и писать ее, если нельзя у Багрия, – у Томашевского.[1525] Очень жалеет, что нет Вас. Если у Вас есть какие-либо советы относительно моей дипломной работы (подробности моего разговора с Багрием я писал Вам еще в октябре), напишите, пожалуйста, записочку для меня и приложите в письмо к Сергею Витальевичу – мы видимся часто, и он передаст ее мне.

Как бы дорого я дал за то, чтобы посмотреть сейчас на Вас, когда Вы читаете эти строчки, на Лидию Вячеславну и на Диму. Увидимся ли мы и когда? Меня теперь уже тянет из Баку – здесь стало как-то тесно – тянет меня только не в Москву, а в Петрóполь. Там много друзей и там литература как-то роднее и выше.

Другое дело, если Вы вернетесь в Баку осенью. Только университет стал уже не тот. Педфак дает себя чувствовать.

Боюсь, что не разберете моего письма – а разборчивее не могу!

Мой адрес на всякий случай.

Баку, угол Краснокрестовской и Б. Чемберекендской, Лютеранский пер. д. № 5, кв. Варшавских. В. Мануйлову.

Я только что от Леонида Александровича, у которого читал Ваше письмо[1526] и строчки обо мне, вернее о моей дипломной работе. Большое, большое спасибо, любимый Вячеслав Иванович, за согласие Ваше дать отзыв о моей будущей дипломной работе.

Кстати, на днях я был у Петра Христиановича Тумбиля[1527] и часа два говорил о моих «Пушкинианских ересях». (У меня есть еще ряд занятных предположений, касающихся отношений А. С. и Николая I). Петр Христианович, также как и Леонид Александрович, живо откликнулся на мои мысли и нашел мою проблему очень занимательной.

Завтра годовщина смерти Пушкина. Мы отметим ее с Мишей Сироткиным совместным чтением любимых мест.

Да, о работе… Совершенно неожиданно Александр Васильевич Багрий сменил гнев на милость, вспомнил, что «Нулин» написан в 1825 году (юбилейная дата), нашел тему – «современной» и безо всяких изменений тему моей работы утвердил. Сейчас я сдаю ему экзамены и готовлюсь очень основательно, так, как мне бы хотелось сдавать Вам. (Курьерская гонка с моими прошлогодними экзаменами до сих пор мне не дает покоя).

Поскольку поэтика обнимает 2–3 главы моей работы, являясь одним из методов исследования, и поскольку вся работа, в целом, строится на историко-литературном матерьяле, как историко-литературная проблема – я думаю, что мне нужно «согласиться» на согласие Багрия и «обагриться». Во всяком случае, без Вашего ответа я не начну никаких формальных приготовлений – Ваш совет определит все мои дальнейшие шаги.

Леонид Александрович согласен провести через факультет утверждение моей работы и в том случае, если я буду писать ее у Вас. Особых препятствий как будто не встретится.

Нам предоставлено право сдавать экзамены до осени 1925 года, а дипломную работу к январю 1926.

Мне кажется (независимо от моего желания), что правильнее всего я поступлю, «обагрившись», тем более что никаких уступок в отношении темы я не делаю, и мне представлена полная свобода действия.

Что касается отзыва – Ваш отзыв мне дороже всех. Отзыв Багрия – формальность. Последний не исключает первого, если его заслужу.

Во всяком случае, пока я сдаю экзамены, с расчетом к июню сдать все и летом уже, съездив на 2–3 недели в Москву и Петербург, засесть за работу.

Осень этого года я буду еще в Баку, пока не защищу работы, и только тогда стану думать о переселении на север.

Как бы хотелось мне видеть Вас осенью в Баку на защите работы и с какой радостью остался бы я около Вас. Ведь меня в Москву и даже Петербург совсем не тянет. Баку любим мною еще крепче и еще 5–6 лет работы над собой совсем не требуют моего переселения. Внутренне расти, заняться языками, накопить литературный матерьял, серьезно теоретически и жизненно подготовиться к дальнейшей деятельности и трудному своему пути – я смогу лучше всего здесь в ветровом и упорном, древнем Баку.

Я много сейчас думаю о пути, который меня ждет, и о той трудности – вынести которую я готовлюсь… Во всем этом много еще неперебродившей мальчишеской дерзости, но я чутко слушаю Жизнь и все окружающее и имею основания полагать, что в силу непреложного закона диалектического развития – мы идем к эпохе синтеза; к новой эпохе Возрождения – которая выразится в нашей русской литературе и (верю) философии как неоромантизм. Вспоминаю разговор у Дегтяревского о романтизме и классицизме.[1528] Только теперь я начинаю в этом разбираться. Я не жалею, что я отказался в свое время ехать с Вами в Италию, хотя Вы для меня дороже всех любимых мною людей. – Не быв еще на западе (по одним модным французским журналам и по тому, что до нас доходит из берлинских газет и книг), я глубоко убежден, что мы со своей отсталой техникой и темной деревней ушли уже далеко вперед. Я люблю СССР и верю в него (не в названии дело). Жить везде трудно, везде тяжело и здесь, может быть, тяжелее, но тут больше правды, да и я здесь нужнее. А разве в том лишь дело, чтобы меня понимали и меня благодарили. Я об этом много сейчас думаю – короче: тяжело – но я чувствую живую и крепкую жизнь сквозь налет «казенной» пыли. Наша жизнь тверже, жарче, злее и здоровей, чем на западе. Куда бы мы ни шли – мы идем, и не по инерции, а с усилием роста. Такого желания работать и строить (пусть нет уменья), такой молодой силы я сейчас не вижу нигде, кроме нашей страны.

Мне трудно учесть все то, что нужно для Вас; я не могу «советовать» Вам возвращаться в Баку – я знаю только одно – мне очень нужно Вас видеть; мне и таким, как я (а на нас впереди лежит многое), Вы нужны очень, и даже не словесным факультетом определяется все это, а только тем, что Вы один и никто уже Вас заменить не может.

Что касается словесного отделения – за него ведется отчаянная борьба, и есть вероятия его отстоять.