Александр Лавров - Символисты и другие. Статьи. Разыскания. Публикации

Ниже публикуются 8 писем В. А. Мануйлова к Вяч. И. Иванову по автографам, хранящимся в Римском архиве Вяч. Иванова. Выражаю глубокую благодарность А. Б. Шишкину за предоставление этих документов и за всяческое содействие в работе.

Милый Учитель, Вячеслав Иванович!

Я никогда не думал, что любовь моя может довести меня до того, что я, потеряв контроль над самим собой, стану делать грубые глупости и доставлять Вам неприятности.

Когда я взял из «Русского Современника» Ваши стихи,[1498] я почти ни о чем не думал – поэтому не верьте мне, если я стану оправдываться.

Да, я спрашивал Лидию Вячеславну,[1499] я думал, что это не нужные Вам копии, я предполагал, что, если бы Вы были рядом, Вы позволили бы мне взять эти стихи – но все это разве уменьшает мою вину?

Мне осталось только одно – точно исправить свою ошибку – рукописи уже отправлены (все в целости) Ольге Александровне Шор.[1500]

Та же самая любовь толкнула меня и на второе преступление – я написал стихотворение «друзьям» – отвратительное по стилю, грубое и ненужное.[1501] Как оно плохо, я понял только теперь, когда уже прошел месяц с тех пор, что копия его послана в Москву Вам. Жаль, если Вы его получили.

Я написал новые стихи Вам и о Вас, но прислать сейчас их не могу, хотя говорят, что они хороши.

На этот год (кончать Университет) я остаюсь в Баку, т<ак> к<ак> нам, переходящим сейчас на 4-ый курс, разрешено кончать историко-филологический факультет.[1502] С Багрием же думаю я как-нибудь сладить,[1503] я ведь теперь уже не буду пытаться остаться при университете. Кончу и поеду в Ленинград. Кончать же по всем соображениям лучше в Баку. И студенты, и профессура меня здесь знают, чистка мне здесь совершенно не угрожает,[1504] и в материальном отношении я устроился лучше, чем в прошлом году, т<ак> к<ак> демобилизовался[1505] и взял небольшую службу – сократив все расходы и освободив почти все время для занятий.

Послезавтра сдаю греческий яз<ык>, которым занимался все лето дома. Приехал я в Баку 5/IX. Поселился у Мили Блинкова, друга Миши Сироткина[1506] и Нелли[1507].

Через день занимаюсь с Сергеем Витальевичем[1508] по-французски, т<ак> к<ак> хочу научиться писать письма по-французски – тогда не придется задумываться над правописанием, по-русски же я что-то часто делаю ошибки: слишком уж я люблю пушкинскую орфографию. Надо же было постараться Павлу Никитичу Сакулину![1509] Даже моими личными письмами распорядился.

Итак, следующее письмо по «новому правописанию».[1510]

Мой адрес. Баку. Будаговская 36. Самуилу Михайловичу Блинкову для В. Мануйлова.

Простите меня, пожалуйста!

Любящий с каждым днем все крепче

Я очень скучаю. Спасибо за записку из Москвы.

Привет Диме[1511] и Лидии Вячеславне.

Я уже писал Вам о том, что остался еще на один год в Баку, т<ак> к<ак> нам, переходящим на 4-ый курс, разрешено кончать Историко-филологический факультет, более милый мне, чем Педфак. Итак я демобилизовался, взял не очень обременительную службу и понемногу, но все же интенсивно сдаю экзамены, чтобы к маю сдать все необходимое.

На днях Петру Христиановичу[1512] сдал греческий, и он остался мною доволен, т<ак> к<ак> я занимался все лето.

Все устроилось как нельзя лучше, и я не жалею, что еще на год остался сидеть в провинции.

Хуже дело с А. В. Багрием, который очень любезно и искренне объяснил мне, что дипломную работу он от меня не примет.

Приблизительно он мне сказал следующее: «Ввиду того, что вы у меня не работали и я вас совершенно не знаю, ввиду того, что направление Вячеслава Ивановича диаметрально противоположно моему и переделывать вас за год я не в состоянии, да и не нахожу нужным, – я не имею ничего против, если вы спишетесь с Вячеславом Ивановичем и получите от него записочку, что на такую-то тему дипломной работы он согласен, и если вы защитите ее у него же. Оставаясь в Италии, Вячеслав Иванович сможет дать отзыв на вашу работу и согласно его отзыва факультет может найти возможным дать ту или иную командировку по окончании. Тема дипломной работы может быть по поэтике, но не по русской литературе».

Дорогой Вячеслав Иванович, ответьте мне, пожалуйста, как мне быть, согласны ли Вы принять от меня дипломную работу и смогу ли я, написав ее здесь, переслать Вам для отзыва в Италию.

Что касается темы, я хотел бы взять что-либо из поэтики Пушкина. Не предложите ли Вы мне еще какие-либо темы и не посоветуете что-либо. Больше всего меня интересует вопрос о связи фонетики стиха с фонетикой рифмы, т. е. меня интересует вскрытие процесса поэтического творчества, идущего путями звуковых ассоциаций, отправляющихся от того или иного звукообраза.

Это общая часть.

Что касается матерьяла – любезен мне более всего «Граф Нулин»[1513] – но здесь сильны и чисто историко-литературные мотивы.

Итак, жду Ваших указаний, коими мог бы я руководствоваться при выборе темы для моей дипломной работы.

В случае, если Вы не найдете удобным принять от меня дипломную работу, мне придется кончать у Вс. Мих. Зуммера[1514] или по философскому отделению, а этого за год почти наверняка не сделать.

Ваши рукописи уже отправлены Ольге Александровне.[1515]

У Сергея Витальевича опять прошлогодняя история с ногой, но пока он еще двигается кое-как по комнатам. Зуммеры уже приехали.[1516]

Посылаю вчера написанный стишок,[1517] т<ак> к<ак> совершенно не знаю, каков он: Сергей Витальевич и Зуммеры – хвалят.

Ужасный, крепкий-крепкий привет Лидии Вячеславне и Диме.

Будаговская 36, кв. Блинковых.

С. М. БлинковуВетер

Какая буря! Как скрипят и стонутИ всхлипывают ставни, рамы, двери;Как будто мы не дома, не на суше,А на качающемся корабле…

Я никогда не видел, чтобы лампа,Подвешенная к потолку, от ветраГуляла равномерными шагамиВперед-назад, как сонный часовой…

Не закрывай окна! На подоконникПоставим увядающие розы:Пусть разлетятся на ветру осеннемВеселой стаей пестрых мотыльков.

Огня не зажигай! Придвинься ближеИ слушай, что рассказывает ветер;Он перелистывал живые книгиСвященных рощ и вековых лесов!

Сначала я ждал от Вас весточки, потом стал догадываться, что ее не будет (и не верилось этому); потом обрадовался несказанно, узнав от Сергея Витальевича, что письма мои получены и на них последует ответ.[1518] Ожиданиями этими, опять, жил с утра и до вечера и, до прихода почтальона, день не клеился – пока не выяснялось – «письмо будет завтра!» Письма еще нет, и я его уже не жду.

Только вижу Вас во сне каждую ночь почти, и недавно, проснувшись, не мог я уже заснуть – так хотелось Вас видеть и так не верилось, что это невозможно сделать.

Та радость, которую Вы принесли мне, дорого мне досталась – мне приходится расплачиваться теперь за нее все растущей, тоскующей любовью. Я люблю вспоминать о Вас, но это так тяжело: неужели же все невозвратно. Чем больше я живу, тем убедительнее для меня моя Любовь к жизни и радостность моя – и, как бы мне ни было трудно и тяжело жить (и внешне и внутренне), радость моя крепнет и ширится. Любя всё живое (а мертвого вообще нет), в любви этой я становлюсь все суровее и тверже и, со столькими людьми встречаясь, и, будучи нужным им – в отдельности, для себя – никого я не люблю. Это я понял уже довольно давно. Может быть, путь мой и тяжести, взятые мною добровольно, есть иллюзия и обман, но назад я не отступлю и чем дальше иду я, тем больше вижу, что я одинок в этом пути и никого с собой брать не могу – хотя были и такие, которые пошли бы за мной – если бы я имел слабость позволить им.

Любить для себя на пути моем почти невозможно – это помешает мне, – помогать же я должен иначе – не беря с собой – но обгоняя.

И люблю я одного только Вас. Вы далеко, далеко впереди меня – только следы я различаю; Вы шли при другой погоде, и Ваше солнце – другое солнце, чем мое, – но земля у нас одна, родная. Мой путь не может быть таким, как Ваш – и я не знаю – могу ли я даже любить Вас; – иначе я должен был бы отказаться и от пути своего и слушать и видеть – куда поведет Учитель. Может быть, так надо, чтобы мы разлучились рано или поздно и чтобы я прошел испытание без Вашей помощи. Мне еще трудно говорить обо всем этом – я боюсь, что даже Вы – не поймете сейчас меня – но все это очень важное. Конечно, я еще малый и глупый, но все чаще и чаще начинаю я думать, что так любить, как я люблю Вас, – я не должен – ибо это уже есть грех перед самим собой и задачами, возложенными на меня. Это не гордость – это просто сознание ответственности взятого на себя пути.