Карбарн Киницик - Стивен Эриксон Кузница Тьмы
Взгляд Кедорпула стал жестче. - И ты советуешь сдаться? Историк, ты насмехаешься над своими же уроками, делаешь их бесполезными в наших глазах.
- Прошлые уроки заслуживают насмешек, жрец, именно потому, что их никто не выучил. Если они "бесполезны", то вы мало что поняли.
Круглое лицо жреца потемнело от гнева. - Болтаем и болтаем - пока бедные жители округи гибнут под клинками и копьями! Наконец я понял, кто мы - мы, прячущиеся в этой комнате. Ты, историк, должен знать таких! Мы - бесполезные. Наша задача - стенать и бормотать, закрывая глаза дрожащими руками, и оплакивать потерю прежних ценностей. Когда же не останется никого другого, нас, будто слизней, раздавят марширующие ноги!
Райз ответил: - Если волки и вправду среди нас, мы уже потерпели поражение и сдались. Но вы насмехаетесь над моими невыученными уроками. Бдительность утомляет, но необходимо защищать свои ценности. Мы терпим поражение, когда уступаем в мелочах, тут и там. Толчок, взмах руки. Враг же никогда не устает нападать, он точно отмеряет мелочи. Одерживает тысячи малых побед и задолго до нас вычисляет, когда сможет встать над нашими трупами.
- Так влезь на свою башню, - рявкнул Кедорпул, - и прыгни с края. Лучше не видеть позора нашей бесполезной гибели.
- Последнее деяние историка, жрец - жить в истории. Самый храбрый подвиг, ведь мы не зажмуриваем глаз, открывая, что история персональна, что любая истина внешнего мира на деле отражает внутренние истины нашего поведения, основы наших решений, страхов, целей и аппетитов. Внутренние истины воздвигают монументы и устраивают потопы.
- В которых, - пробормотала Эмрал, - утонут даже волки.
- "Разрушенье не ценит корону и трон. Я твердил это каждому лорду, Во дворцах и убогих трущобах".
- Снова Галлан! - Кедорпул сплюнул, повернувшись к Эндесту Силанну. - Идем. Подобно роскошным книгам, они будут лежать на полках, даже когда пламя вползет в комнату.
Однако юный служка колебался. - Господин, - сказал он Кедорпулу, - разве мы не приходили, чтобы говорить о Драконусе?
- Не вижу смысла. Еще одна роскошная книжка. Игрушка Матери.
Эмрал Ланир встала, будто оказавшись лицом к лицу с государственным обвинителем. - Вы пойдете к сестре Синтаре, Кедорпул?
- Я пойду искать мира. А в вас я вижу трагедию напрасного стояния на месте.
Он покинул комнату. Эндест поклонился жрице, но не стал уходить.
Эмрал со вздохом махнула рукой. - Иди, позаботься о нем.
Едва служка выскользнул, выглядя еще унылее обычного, она повернулась к Райзу. - Вы не сказали ничего ценного, историк.
- Дочь Ночи, собеседник вынудил меня к грубости.
Эмрал изучала гобелен, в который упирался спиной Кедорпул. - Она молода, - произнесла жрица. - Ореол здоровья и блеск красоты кажутся подлинными добродетелями, и потому Синтара торжествует. Надо мной, это верно. И над Матерью Тьмой, чья темнота скрывает добродетели и пороки, делая их аспектами одной и той же... непонятной сущности.
- Возможно, в том и состоит ее находка.
Она лишь мельком глянула на него. - Говорят, историк, вы ничего не пишете.
- В молодые годы, верховная жрица, я писал много. Пламя пылало ярко, юные глаза сияли словно факелы. Но любая груда дров, самая большая, однажды кончается, оставив лишь воспоминания о тепле.
Она покачала головой: - Не вижу, чтобы вам не хватало топлива.
- В отсутствие искры оно гниет.
- Не понимаю, Райз, что тут изображено.
Он подошел ближе и осмотрел гобелен. - Аллегория творения. Из самых ранних. Первые герои Тисте, сразившие богиню драконов, напившиеся ее крови и ставшие как боги. Столь жестоким было их правление и столь холодной их власть, что Азатенаи восстали, все как один, и свергли их. Говорят, что любой разлад обнаруживает толику драконийской крови, что потеря чистоты склоняла наши души ко злу во все минувшие эпохи. - Он пожал плечами, изучая выцветшую картину. - У драконицы много голов, если верить неведомому ткачу.
- Вечно Азатенаи, словно тени нашей совести. Ваша сказка темна, историк.
- Некогда спорили больше десяти мифов творения, но остался лишь один. Увы, победителем стал не этот. Мы ищем причины тому, какие мы есть и какими себя воображаем; и каждая причина старается стать правильной, и каждая правильность желает восторжествовать. Так народ строит идентичность и прилепляется к ней. Но всё это, верховная жрица, измышления - глина, ставшая плотью, палки, ставшие костями. Огонь, ставший разумом. Нам неуютны альтернативы.
- Какую альтернативу предложили бы вы?
Он пожал плечами: - Что все мы бессмысленны. Наши жизни, наше прошлое и, более всего, нынешнее существование. Этот миг, и следующий, и следующий: каждый миг мы встречаем с удивлением, почти с неверием.
- Таково ваше заключение, Райз Херат? Все мы бессмысленны?
- Я пытаюсь не пользоваться терминами "смысла", Дочь Ночи. Я лишь меряю жизнь степенями беспомощности. Такое наблюдение, говоря в общем, и есть назначение истории.
Она прогнала его и начала рыдать. Он не возражал. Не было удовольствия наблюдать беспомощность, о которой он говорил, и первый же ее жест обратил его в бегство.
И вот он стоит на башне, а внизу трещат массивные двери, и выезжают на мост двое сыновей Тьмы со свитой. Чиста черная кожа Аномандера и чист серебристый цвет его длинной гривы. Свет дневной угас, и Райзу показалось: ветер донес до него звук распадающегося света - вот, в грохоте конских копыт. Едва различимые фигурки разбегались с дороги всадников.
Пес, мокрая куча грязи и репьев, запутался в хаосе корней, веток и плавучего мусора под восточным берегом реки. Он едва барахтался, поднимая голову над водой, пока течения дергали его за лапы.
Не обращая внимания на леденящий холод, раздвигая поток - каменистое дно подавалось при каждом шаге - Гриззин Фарл подобрался ближе.
Пес повернул к нему голову, длинные уши прижались, словно бы от стыда. Добравшись, Азатенай снял и швырнул на берег дорожный мешок, затем нагнулся, бережно извлекая беспомощную тварь.
- Великая храбрость, малыш, - заговорил он, поднимая пса над водой и укладывая на широкую мускулистую шею, - обычно отмечена небольшой силой и надеждой большей, нежели возможно представить. - Он ухватился за нависавшие корни, пробуя, выдержат ли они вес. - Однажды, друг, мне велят показать героев мира, и знаешь, куда я отведу вопрошающего? - Корни выдержали, и он поднялся над быстрым потоком. Пес, вися на плечах, лизнул лицо Гриззина. Азатенай кивнул: - Ты совершенно прав. На кладбище. И там мы встанем задолго до первого надгробия, и посмотрим на героя. Что ты об этом думаешь?
Выкарабкавшись на берег, он опустился на четвереньки - подъем оказался куда сложнее, нежели он ожидал. Пес спустился с плеч. Обошел его кругом и начал отряхиваться.
- Ой, ёй, мерзкая тварь! Разве не видел ты, что я пытаюсь сохранить волосы сухими? Этой гриве достаточно лишь взглянуть на воду или сучья, чтобы безнадежно спутаться! Звериный дождь!
Раскосые глаза смотрели на него, голова качалась, как будто пес обдумывал упреки Гриззина - считая их не особо устрашающими.
Азатенай нахмурился. - Ты на редкость тощий, приятель. Готов спорить: тебя дурно обслуживали в каждом трактире. Ну, отдохнул? Вижу дорогу на юг, и она манит. Говоришь, и на север тоже манит? Но ведь спинами мы видеть не умеем? Давай же отвернем глаза и с полным намерением сузим мир до тропы впереди!
Подобрав мешок, он со вздохом поднялся. Пес потрусил рядом.
- Провидение отлично понимает меня, - сказал Гриззин, - и знает, насколько мне лучше с мудрым и мудро молчащим спутником. Потеря наслаждения звуками моего голоса - пытка, которой не пожелаешь худшему врагу, будь у меня враги, и среди них худший, что бы это не означало. Только подумай об ужасе, охватывающем врага, который заслышит мое приближение! Я настоящая немезида для него или нее - но нет, отбросим ее, дабы не узреть лицо воображаемого врага и не получить удар по лбу от смутной, но вполне мстительной руки! Он, значит. Враг прячется от нас. Видишь во мне хоть единую косточку милосердия, друг? Такую, какую стоило бы украсть и закопать в сторонке? Нет, разумеется. Сердце мое холодно. Глаза как лед. Каждая мысль неумолима, как тяжкий камень.
Пес отбежал на дюжину шагов вперед. Гриззин вздохнул: - Похоже, я выбрал во враги мышь. Говорить означает владеть оружием, которым я ошеломлю друга и врага, друга во врага то есть... но в отсутствие жертвы я лишь яростно машу им в воздухе, так смело, что смутится и бог. Скажи, пес, у тебя есть вино?
Похоже, пес вознамерился бежать впереди на манер зверя, отлично знающего, как надо служить хозяину. Запах дыма висел в вечернем воздухе, Гриззин видел серые столбы над лесом, до которого осталось менее дня пути. Смысл этих подробностей был ему неприятен, ведь пришлось вспомнить о местах, которые он защищал в прошлом. Чужаки беззаботно ступали в каждый выращенный им сад, и обыкновение это вызывало грусть. - Ибо ценят они лишь своё, желая моего, и при встрече можно было бы договориться об экономии или взаимозачете воровства. Так или иначе. Пес!
