Александр Ватлин - Германия в ХХ веке
28 января 1972 г. правительство, чтобы не показаться слишком «покрасневшим» накануне ратификации восточных договоров, приняло постановление о недопустимости сочетания государственной службы и антиконституционной деятельности (Radikalenerlass). Последняя не получила четкого определения и на практике сводилась к доказательству членства в «экстремистских организациях», включая легальные ГКП и НДП. До конца 70-х гг. сквозь сито спецслужб было пропущено около миллиона личных дел, в каждом сотом из которых присутствовали те или иные признаки антиконституционной деятельности. Увольнения затронули прежде всего выходцев из левого молодежного движения, подавляющее большинство которых само избавилось от политического радикализма и работало обычными учителями или почтальонами. Далеко не все жертвы бюрократической бдительности ограничивались мирными демонстрациями протеста, некоторые возвращались в подполье и пополняли ряды террористических группировок.
Самую известную из них – «Фракцию Красной армии» – отличали жесткая дисциплина и шокировавшие населения акции: ограбление банков, захват заложников, взрывы полицейских участков и американских казарм. Международные связи террористов, прошедших военную подготовку в палестинских лагерях, позволяли им уходить от преследования, укрываясь за рубежом, в том числе и на территории ГДР. Несмотря на то, что летом 1972 г. большинство «красноармейцев» было арестовано, кампания прессы против бессилия «государства левых» продолжалась. Ответом власти стал беспрецедентный рост расходов на полицию (в три раза за 1969-1974 гг.), который не остановил волны террористических актов, самым громким из которых стало похищение в ходе Мюнхенской олимпиады 1972 г. израильских спортсменов. Итогом операции по их освобождению стали 17 убитых и десятки раненых.
Несмотря на важные достижения, изменившие облик западногерманского общества, реформы социаллиберальной коалиции несли на себе отпечаток поспешности и половинчатости. Утверждение нового удавалось реформаторам гораздо лучше, нежели устранение старого, что приводило к вынужденному сосуществованию того и другого, давало неоспоримые аргументы их критикам справа и слева. Примирение с восточноевропейскими государствами сопровождалось отказом от международно-правового признания послевоенных границ, расширение социальных гарантий сочеталось с ренессансом полицейского государства, обещания «больше демократии» перечеркивались административным перевесом традиционных структур власти от владельцев капитала на производстве до профессорского корпуса в университетах. Опросы социологов констатировали, что большинство населения устало от реформ и хочет стабильности. Блок ХДС/ХСС, имевший большинство в бундесрате, использовал этот рычаг для противодействия правительственному курсу, получая все более заметную поддержку консервативно настроенной части общества. Свободные демократы также ограничивали реформы, выступая против «социальных перегрузок» и ущемления интересов предпринимателей. Наконец, не следует упускать из виду и такой фактор, как мировой энергетический кризис осени 1973 г., резко увеличивший бюджетный дефицит.
25 апреля 1974 г. был арестован один из ближайших сотрудников канцлера Гюнтер Гильом, оказавшийся агентом разведки ГДР. Он был посвящен не только в государственные секреты, но и в детали личной жизни Брандта. Признавая ответственность за случившееся, последний 6 мая объявил об уходе со своего поста. В политическом истэблишменте не являлось большим секретом то, что «афера Гильома стала поводом, а не причиной отставки федерального канцлера» (Т. Эшенбург). Ближайшее окружение Брандта замечало, что он устал от бремени власти и уже не успевал реагировать на политические вызовы, постоянно идущие извне. «Его воля к борьбе опиралась на внутреннее чувство политического миссионера и связанную с этим эйфорию окружающих. Ни того, ни другого к 1974 г. не осталось» (В.Йегер). Выполнение правительством тех или иных предвыборных обещаний, проведение тех или иных реформ порождали новые требования, растущие как снежный ком. Призывы правительства к умеренности и экономии оставались гласом вопиющего в пустыне. Несмотря на разраставшийся экономический кризис, профсоюзы в 1973 г. добились увеличения номинальной заработной платы на 12 %. Летом того же года в ФРГ прошла стачка авиадиспетчеров, поставившая под вопрос безопасность полетов. Оппозиция справа требовала зримых успехов на внешнеполитическом фронте, утверждая, что сближение социал-либеральной коалиции с коммунистическими режимами привело к дестабилизации не Восточной, а Западной Германии.
Еще более подрывала позиции Брандта фронда в рядах собственной партии. В своих интервью Венер неоднократно обвинял канцлера в том, что тот уклоняется от принятия назревших решений, слишком доверяя своим старым друзьям. Бурлили и партийные «низы»– молодежная организация СДПГ (Junge Sozialisten), в которой еще был жив дух шестьдесят восьмого года, настаивала на радикальных мерах по преодолению существующей системы. Рассматривая ее сквозь призму марксистской теории как государственно-монополистический капитализм, левые социалдемократы утверждали, что реформы Брандта – Шееля укрепляют те общественные структуры, которые давно принадлежат прошлому.
Политизированные оценки современников и по сей день оказывают серьезное воздействие на историографию периода 1969-1974 гг. Пожалуй, лишь применительно к внешней политике можно говорить о минимальном консенсусе, приветствующем тот очевидный факт, что Брандту удалось «прорубить окно» в Восточную Европу. Консервативные оценки внутриполитических реформ указывают на то, что они руководствовались не программными установками СДПГ и СвДП, а духом времени, который отразила уже деятельность «большой коалиции». «Первые годы правления социаллиберальной коалиции являлись периодом всеобщей ревизии германской политики, мозговой атаки и инвентаризации. По сравнению с замыслами результат выглядел достаточно жалко… Политика реформ скорее завершала собой одну эпоху, чем открывала следующую» (В. Йегер). Действительно, нововведения социал-либеральной коалиции были бы невозможны без солидного фундамента, заложенного ее предшественниками. Однако это еще не повод для того, чтобы утверждать вслед за политическими оппонентами Брандта и Шееля, что они растранжирили великое наследство.
Более обоснована противоположная точка зрения, рассматривающая начало 70-х гг. как «новое учреждение Федеративной республики» (М. Гертемакер). «Брандт и Аденауэр дополняли друг друга, каждый из них наложил свой отпечаток на одну из сторон одной и той же медали» (Х. Шульце). Главное заключалось не столько в самих реформах, сколько в новом общественном климате, который они одновременно использовали и создавали. Если в конце 60-х гг. готовность пойти на конфликт с общепринятыми ценностями для того, чтобы отстоять свое видение будущего страны, воспринималась как вызов стабильности и демократии, то пять лет спустя это стало уже нормой гражданского поведения. Досрочные парламентские выборы в ноябре 1972 г. показали, что большая политика стала делом, касающимся каждого.
Неоспорим личный вклад Вилли Брандта в произошедшие перемены – фотография канцлера, преклонившего в 1970 г. колени перед памятником жертвам еврейского гетто в Варшаве, обошла газеты всего мира. То, что оппозиция и бульварная пресса сочла неуместным позерством, на самом деле означало гораздо большее: немцы избавились от комплекса собственной истории. Время, когда руководители ФРГ предпочитали не вспоминать о преступлениях «третьего рейха» (так же, как не принято было делать акцент на жертвах среди мирного населения, вызванных англоамериканскими бомбардировками), ушло в прошлое. Моральная ответственность одержала верх над технологией власти. Неизбежное выздоровление общественного сознания послевоенной Германии определялось естественной сменой поколений, но симптомы его выражались в словах и делах политической элиты. Брандта справедливо сравнивали с президентом Кеннеди. Личное обаяние каждого из этих лидеров давало толчок переменам, но не могло стать интегрирующим фактором политики на долгосрочную перспективу. Эйфория «прорыва к новым берегам» плохо уживалась с рутиной каждодневных решений.
Гельмут Шмидт, ставший пятым канцлером ФРГ, являлся полной противоположностью Брандту во всех отношениях. Различия начинались в политической биографии – Шмидт прошел с вермахтом всю войну, и лишь в 1946 г. вступил в СДПГ, разделяя воззрения ее правого, «обновленческого» крыла. Его отличали широкая эрудиция, холодный рассудок и бесспорные компетенции в финансово-экономической области. Признанный мастер кризисного менеджмента, Шмидт считал себя приверженцем философии критического рационализма Карла Поппера. Девизом правительственного заявления, с которым новый канцлер 17 мая 1974 г. выступил в бундестаге, стали слова «преемственность и концентрация». «В отличие от Аденауэра и Брандта Шмидт вписал свое имя в скрижали истории не как борец за новую политику, а как государственный деятель, сумевший сохранить и расширить достигнутое» (Г.А. Винклер). О серьезности предстоявших корректив второго периода социал-либеральной политики свидетельствовала двойная смена власти в Бонне. Почти одновременно с утверждением в должности нового канцлера Вальтер Шеель сменил Густава Хайнемана на посту президента ФРГ, его место в правительстве занял Ганс-Дитрих Геншер, ставший одновременно председателем партии свободных демократов.
