Юрий Левада - Ищем человека: Социологические очерки. 2000–2005
В настоящей статье основным материалом служат исследования по программе «Советский человек» (1989, N=1250 человек; 1994, N=3000; 1999, N=2000; 2003, N=2000), каждое из которых может рассматриваться как представляющее характерный момент социально-политической драмы совокупного, многоликого человека. Первая волна исследования отражает настроения и ожидания, которые были свойственны наиболее бурному и наименее определенному периоду пика, а затем падения ожиданий, связанных с перестройкой (т. е. примерно 1988–1991 годы). Две следующих волны относятся к разным фазам периода «постперестроечных» реформ и катаклизмов (1992–1999). Последняя волна исследования проведена уже в обстановке «авторитарной стабилизации», провозглашенной в 2000 году. В качестве дополнительного материала по каждому периоду используются также данные других массовых опросов, проводившихся примерно в те же или близкие сроки.
О критериях
В различных ситуациях линии разделения данной совокупности на «большинство» и «меньшинство» можно проводить по различным основаниям: например, по возрасту (молодые – пожилые), уровню благосостояния (бедные – богатые), социально-групповой принадлежности (рабочие – руководители), политическим позициям («левые» – «правые») и пр. Очевидно, ни одна из таких линий не является универсально пригодной или объясняющей. Кроме того, далеко не всегда работают «парные» (дихотомические) деления, приходится учитывать промежуточные, переходные варианты позиций и положений. В социально-практическом плане понятия «большинства» и «меньшинства» применительно к обществу в целом приобретают реальный смысл довольно редко – в ситуациях всеобщих выборов или референдумов, к тому же только при дихотомическом выборе. Да и здесь обычно речь идет об относительном преобладании определенной позиции в числе участников голосования (известно, например, что победитель в президентской гонке 1996 года в России получил поддержку 37 % населения, в 2000-м – 36 %, в 2004-м – 46 %; только в экстремальных обстоятельствах лета 1991 года избранника поддержали 61 % граждан страны). Во всех иных ситуациях, как стабильных, так и переломных, значение имеет определенное (необходимое, достаточное, значимое при данных условиях) «меньшинство». В тех же случаях, когда исследования показывают уровни одобрения, доверия или, наоборот, несогласия, недоверия и т. п., выражаемых большей частью опрошенных по отношению к какому-то деятелю, партии, позиции, – то это, как правило, показатели настроений, а не готовности действовать. В любом случае действующей силой является не «большинство» или «меньшинство», а структура, организация, институт, солидарная группа. В численном же плане (количество инициаторов и их активных сторонников) такая структура всегда составляет «лишь» меньшинство населения, даже одну из его фракций.
Подтвердить такую закономерность можно как социально-историческими примерами, в том числе из недавней отечественной практики, так и – что теоретически более значимо – соображениями относительно природы и функций изучаемых феноменов. «Большинство» и «меньшинство» – статистические, количественные категории, непригодные для характеристики действующих элементов (сил, структур) какого-либо социального действия. В некотором модельном («идеально-типическом») упрощении разделение функций между названными категориями можно связать с разделением способов организации жизни «обыденной» и жизни «общественной». Если для регулярного поддержания и воспроизводства «обыденной» жизни требуются «всеобщие» (в буквальном смысле) постоянные усилия, действия массового человека, то для ее организации в национальных, социетальных масштабах необходимы специализированные группы, структуры, организации. Иначе говоря, действия «специализированного» («элитарного») человека. Следует подчеркнуть, что в данном контексте «элитарность» – это никак не оценка моральных или интеллектуальных способностей индивидуума или группы, а только признак специализации его функции, подкрепленной спецификой социализации, авторитета и пр. В сложных и изменяющихся обществах именно элитарные структуры способны закреплять или переоценивать нормы, образцы, критерии социального поведения. Это относится не только к репродуктивным, но и к «реконструктивным» структурам, которые можно обнаружить во всех переменах, переворотах, сдвигах, процессах. (В таких ситуациях динамической структурой оказывается взаимодействие компонентов процесса.) Поэтому то, что для «количественного» наблюдателя предстает как соотношение большинства и меньшинства (или, скажем, «массы» и «элиты»), в макросоциологически понимаемом действии является функциональным механизмом общественных процессов, «связкой» массовидных и специализированных компонентов. Такое разделение, конечно, сильно упрощает реальные общественные механизмы, но дает некоторое представление об их функциях.
«Массовидные» функции в любых общественных структурах и процессах – это поддержка, одобрение, согласие с заданным образцом или направлением. А поскольку именно эти функции могут осуществляться в параметрах количественного «большинства», это последнее тривиально оказывается гомогенным, послушным, готовым к управлению «извне», т. е. со стороны специализированных структур. Разнообразными, гетерогенными, «внутренне» организованными по определению могут быть только структуры, группы, составляющие количественное «меньшинство». Становясь «большинством» – что иногда происходит, – они изменяют свои функции (например, когда претензии на изменение институциональных структур уступают место слепой поддержке режима и т. п.), а также и структурные позиции (передача элитарных ролей иному иерархическому уровню).
Особый характер имеют в обществе замкнутые (эзотерические) группы, которые не стремятся стать ни большинством, ни значимым меньшинством, но лишь сохранить свою маргинальную изолированность.
В изучении общественного мнения мы сталкиваемся с подобными механизмами, в частности, при выявлении степени массового интереса к политике или к участию в определенном электоральном процессе.
Как известно, при всех перипетиях нашей политической жизни последних лет уровень активного интереса к политике в обществе почти не изменяется. Для немногих процентов этот интерес означает участие в какой бы то ни было политической деятельности [57] .
Аналогичным образом данные о возможном участии населения в следующих парламентских выборах регулярно показывают, что определенные политические симпатии в относительно «спокойной» обстановке, т. е. вне предвыборной горячки, обнаруживает лишь половина потенциальных избирателей.
Наконец, если взять такой регулярно изучаемый показатель, как отношение к «продолжению реформ», то определенное мнение по этому поводу неизменно высказывают примерно 60 % опрошенных, 40 % воздерживаются.
Но когда возникает вопрос об одобрении/неодобрении лидера (первого лица), остающихся в стороне почти нет (например, при регулярных замерах одобрения лидера в опросах типа «Экспресс» и «Курьер» воздерживаются от ответов не более 2 %). Чем еще раз доказывается приоритет личностных ориентаций общественного мнения по отношению к «идейным».
Но получаемые в массовых опросах показатели симпатий, поддержки, доверия и пр. – атрибуты декларативного, вербального поведения. Они резко отличны, например, от показателей реального участия в политической деятельности. Вряд ли можно ли объяснить такое распределение показателей какими-то особенностями истории или современного положения российского общества. За исключением редких периодов массовой экзальтации, какова бы она ни была, повседневные интересы людей всегда и везде безусловно преобладают. По всей видимости, главный «секрет» работающей демократии заключается в способности граждан сочетать собственные (личные, семейные) обязанности с гражданскими (региональными, общенациональными) – притом как в обычных, так и в чрезвычайных обстоятельствах. Отечественная специфика – и беда – в том, что слишком долго подобное сочетание достигалось преимущественно принудительно, а потому воспринималось населением как зло, которого следует по возможности избегать.
В первоначальных концепциях классического рационалистического либерализма (XVIII век) доминировало представление о рациональном и свободном человеке как субъекте общественного договора, а тем самым – и основе государства. Реальное становление современных государств (на «первой линии» модернизации) происходило все же несколько иначе: осевая конструкция универсалистских институтов была противопоставлена иерархическим, сословным, традиционным порядкам, а далее развертывались два взаимосвязанных процесса – адаптации массового человека к этим институтам и модификации самих институтов (как известно, всеобщее голосование, равноправие, тем более социальные права – позднейшие нововведения). В странах поздней, «догоняющей» модернизации, к которым принадлежит и Россия, институты, а точнее, «фасады», внешние формы или ярлыки современной демократии появились первоначально как прикрытие традиционных, авторитарных, тоталитарных режимов. В различных вариантах «неклассической демократии» и элитарные, и массовые структуры оказывались неготовыми, неспособными принять всерьез «правила игры» современной демократической государственности. А «фасадная» демократия, как показывает и отечественный опыт, довольно легко трансформируется в авторитарно-популистскую, со всем набором механизмов манипуляции общественным мнением – и готовностью принять такую манипуляцию.
