Владимир Макарцев - Война за справедливость, или Мобилизационные основы социальной системы России
А правые эсеры агитировали на местах за свободную торговлю, которая прекратила свое существование еще летом 1917 года, и за созыв Учредительного собрания, покорно разошедшегося по домам по просьбе «матроса Железняка» в январе 1918-го. В мае на VIII съезде партии они приняли решение о вооруженной борьбе с Советской властью, то есть решение о Гражданской войне, за что постановлением ВЦИК они (вместе с меньшевиками) были исключены из состава всех Советов. Правда, через два года эсеры от своего решения отказались, но осадок, как говорится, остался. Он еще аукнется, правда, накануне уже другой войны, в 1937 году, видимо, потому, что, как гласит народная мудрость, изменивший один раз на этом не остановится.
Получается, что до октября 1917 года эсеры (и меньшевики), как представители официальной власти, вели малую гражданскую войну, чтобы защитить частную собственность, а через год развязали уже большую, чтобы ее же вернуть. Больше того, чтобы вернуть собственность, они готовы были «сдать» страну, буквально отдав ее под оккупацию союзникам (Брестский мир «отдыхает»). «Высадка союзных войск, – писал их орган «Земля и воля» 7 апреля 1918 г., – может быть нам полезна, дав силы для организации собственной армии и для начального периода военных действий».[644]
Полагаем, что отсюда, от частной собственности, берет свое начало наш либерализм, ни в грош не ставящий ни наш народ, ни нашу страну. Он не имеет никакого отношения к западному либерализму, как может показаться на первый взгляд, потому что у него другая природа – сословные привилегии и сословная частная собственность. Именно они питают «право завоевателя», они – его источник. Они – источник ордынского «тарханного права», которым всю жизнь пользуется так называемая русская интеллигенция.
Опираясь на Советы, большевики сначала довольно наивно пытались установить настоящую демократическую государственную власть, действительно власть народа, вместо той, которую нужно было «разбить, сломать». Власть, близкую по своему духу Парижской Коммуне: именно такую задачу, задачу № 2, поставил перед партией В. И. Ленин в своих «Апрельских тезисах». Такую власть, которую сформирует большинство трудового населения, и которая могла бы подавить диктатуру меньшинства – буржуазии.
«Подавлять буржуазию все еще необходимо», – подчеркивал В. И. Ленин в своей работе «Государство и революция», написанной незадолго до Октября. «Для Коммуны, – продолжал он, – это было особенно необходимо, и одна из причин ее поражения состоит в том, что она недостаточно решительно это делала. Но подавляющим органом является здесь уже большинство населения, а не меньшинство, как бывало всегда и при рабстве, и при крепостничестве, и при наемном рабстве. А раз большинство народа само подавляет своих угнетателей, то «особой силы»» для подавления уже не нужно! В этом смысле государство начинает отмирать». И тогда Коммуна станет «не парламентским учреждением, а работающим, в одно и то же время законодательствующим и исполняющим законы», процитировал В. И. Ленин слова К. Маркса.[645]
Обратите внимание на, видимо, неслучайное совпадение между Коммуной и Временным правительством, потому что и в том, и в другом случае эти органы сосредоточивают «в своих руках и исполнительную, и законодательную власть» (А. Ф. Керенский).
При абсолютном внешнем различии они структурно и функционально, по существу, представляют собой… диктатуру. Коммуну оправдывает только то, что она должна была стать работающим органом, «в одно и то же время законодательствующим и исполняющим законы», в условиях отмирающего или уже умершего государства, то есть в условиях, когда большинству населения не надо никого подавлять. Тогда это – действительно демократия, то есть власть народа. А если большинству населения не удается подавить буржуазию, и меньшинство ставит большинство на колени, что тогда? Либо вставать к стенке, как коммунары на кладбище Пер Ла Шез, либо…
Правильно, Коммуна автоматически должна стать диктатурой. А поскольку старые законы не работают, у нее остается только один источник права – социальный потенциал трудящихся, которые, правда, обычно не знают, что им надо, куда идти и что делать (почти как интеллигенция). Сознание в виде идеологии должен привнести кто-то извне, а они – лишь податливое сырье, из которого можно вылепить все что угодно, металлическая стружка, для поляризации которой требуется магнит. Это и есть мобилизация.
Их можно «намагнитить» или мобилизовать и на подвиг, если цель высока (социализм), и на преступление, если цель ничтожна («Евромайдан»). При этом очевидно, что у высокой цели есть только один критерий – справедливость. У нас она не может строиться на правах, на равенстве прав, потому что равные права в сословном обществе – это блеф. Всегда найдутся те, у кого прав будет больше за счет принадлежности к «приличной семье», за счет власти или денег, за счет национальной, расовой, образовательной или религиозной исключительности.
В наше время равенство прав разыгрывается как крапленая карта в руках демократических шулеров англо-саксонского мира, в том числе на Украине. Это хрестоматийный пример демократии и справедливости, построенной на ничтожности цели – привилегированных правах для… всех украинцев: бедных и богатых, воров и честных тружеников. Все они объединились в своем мифическом национальном праве, просто чтобы выжить в разворованном в пух и прах государстве. И нет такого преступления, на которое не пошли бы «чистокровные» украинцы, чтобы доказать свою исключительность, исключительность только своего права на жизнь, другим – «недочеловекам» – они в нем отказывают. У них это называется свобода и демократия.
Нечто похожее происходило и в 1918 году на территории бывшей Российской империи. Однако разница между большевиками и «сводимыми» огромная, большевики не делили людей по национальности, это делали фашисты, потом. Большевики делили людей по классовому принципу, они хотели освободить труд от эксплуатации человека человеком, чтобы не было бедных и богатых, чтобы все были равны… в обязанностях, потому что кто не работает, тот не ест. В этом и была справедливость, в этом была высота и чистота цели, полностью совпадавшей с требованиями сословной организации общества и, конечно, светлого коммунистического будущего.
В тот момент социальный цугцванг требовал от «коммунистов-коммунаров» мобилизовать огромную, но неорганизованную и «свободную» силу большинства – бедноту, потому что весной 1918 года Советы не просто не справились с задачей подавления меньшинства. На почве борьбы «за хлеб» они, как настоящие демократические органы власти, местами переходили в руки «буржуев», т. е. кулаков или правых эсеров, и превращались таким образом… в диктатуру меньшинства. Назвать это демократией было бы непростительно. А в июле и левые эсеры подняли вооруженное восстание против большевиков, пытаясь таким образом захватить власть в Советах. Но их деятельность, как мы знаем, не сулила ничего хорошего, поскольку «усиливала хаос, дезорганизацию, местничество, сепаратизм».
Отдать им власть, пусть усиливают хаос и объявляют партизанскую войну германскому империализму?
Тогда и государство, и власть Советов, тех Советов, которые победили 25 октября 1917 года, действительно оказались бы в опасности, им грозила судьба Парижской Коммуны, которая «недостаточно решительно» подавляла диктатуру меньшинства, в чем и была «одна из причин ее поражения».
В статье «Уроки Коммуны» В. И. Ленин еще 1908 году установил две ошибки, которые «погубили плоды блестящей победы». Одна заключалась в том, что «пролетариат остановился на полпути», отказавшись от «экспроприации экспроприаторов». А вторая – в его излишнем великодушии, «надо было истреблять своих врагов, а он старался морально повлиять на них, он пренебрег значением чисто военных действий в гражданской войне…». «Бывают моменты, – подытоживал он уроки Парижской Коммуны, – когда интересы пролетариата требуют беспощадного истребления врагов в открытых боевых схватках».[646]
К лету 1918 года настал именно такой момент, потому что нужно было строить новое государство – от старого уже ничего не осталось.
Право завоевателя и формула сословности
Исходя из этого, 1918 год мы рассматриваем прежде всего как момент появления на свет нового «права завоевателя», как момент рождения нового привилегированного права и, естественно, новых сословий. На наш взгляд, процесс этот начался не с взятия Зимнего и не с учреждения ВЧК, получившей чрезвычайные права как инструмент для борьбы с саботажем и «контрреволюцией», что в тех условиях было вызвано чисто профессиональной необходимостью по восстановлению порядка. На самом деле все началось с «Декрета ВЦИК и СНК о чрезвычайных полномочиях народного комиссара по продовольствию», принятого 13 мая, потому что для учета, сбора и поставок продовольствия в обычных условиях никаких чрезвычайных прав, и тем более привилегированных, было не нужно.
