Владимир Макарцев - Война за справедливость, или Мобилизационные основы социальной системы России
Это в обычных условиях, но тогда условия были экстраординарные, выходящие за всякие мыслимые и немыслимые границы. Даже сегодня, спустя сто лет, трудно читать Декрет без внутреннего содрогания, потому что вдруг начинаешь понимать, какова на самом деле была реальность.
«Гибельный процесс развала продовольственного дела страны, тяжкое наследие четырехлетней войны, продолжает все более расширяться и обостряться. В то время, как потребляющие губернии голодают, в производящих губерниях в настоящий момент имеются по-прежнему большие запасы даже не обмолоченного еще хлеба урожаев 1916 и 1917 годов. Хлеб этот находится в руках деревенских кулаков и богатеев, в руках деревенской буржуазии. Сытая и обеспеченная, скопившая огромные суммы денег, вырученных за годы войны, деревенская буржуазия остается упорно глухой и безучастной к стонам голодающих рабочих и крестьянской бедноты, не вывозит хлеба к ссыпным пунктам в расчете принудить государство к новому и новому повышению хлебных цен и продает в то же время хлеб у себя на месте по баснословным ценам хлебным спекулянтам-мешочникам».[647]
Получается, меньшинство выкручивало руки государству, за спиной которого стояло сто миллионов голодных людей, только с одной целью – «принудить» его к новому повышению закупочных цен, чтобы нажиться и получить рентную сверхприбыль. То есть право удачливых держателей «хлеба» оказалось дороже права и государства, и ста миллионов голодающих. Как быть?
Декрет дает ответ: «На насилия владельцев хлеба над голодающей беднотой ответом должно быть насилие над буржуазией». Другими словами, насилие в интересах меньшинства породило насилие в интересах большинства!
Все выглядит очень демократично, даже насилие, как ни странно. Больше того, еще и вполне гуманно, несмотря на «классовую» ненависть, поскольку политика большевиков заметно отличалась от той, которую проводило, например, царское правительство, взимая недоимки с крестьянина.
Помните, для поддержания «должной теплоты» в его организме ему оставляли около 1 кг пищевых продуктов на день, хвороста и соломы на три месяца, корову и козу, плуг и борону. Это если у него имелась хотя бы часть перечисленного. Но уже в начале ХХ века, по данным А. Плансона, до 40 % крестьян не имели коровы, и больше 30 % – лошадь. А к началу 1917 года «безземельные, безлошадные и однолошадные крестьяне, т. е. сельская беднота, составляли 70 % крестьянства» (Т. В. Осипова).
Наверное, поэтому из вполне гуманных, но «классовых» соображений, и жесткими методами большевикам пришлось забирать у «буржуев» почти все зерно, «за исключением количества, необходимого для обсеменения их полей и на продовольствие их семей до нового урожая». Получается, большевики принуждали богатое меньшинство не к голодной смерти в течение трех месяцев, как это делало царское правительство, а к сдаче излишков, оставляя при этом возможность прожить год, а потом собрать новый урожай и… прожить еще год.
Но главное, в этом случае без «права завоевателя», вновь созданного права, сделать этого было нельзя, не было правовых оснований. А без права это было бы простым грабежом, в чем большевиков постоянно и обвиняет наша тонко чувствующая и непогрешимая интеллигенция.
Однако если отрешиться от собственных ощущений, а главное, от ощущений «русской интеллигенции», то можно увидеть, что с первых дней Советской власти большевики ежедневно и практически ежечасно создавали новую нормативную, новую правовую базу, издавая многочисленные указы, декреты и распоряжения, они на деле заново создавали государство. В отличие от богатого, крайне противоречивого и сомнительного нормотворчества Временного правительства, правовая база Советской власти была вполне последовательна, социально ориентирована и имела под собой фундаментальное правовое основание – Приказ № 1.
Фактически именно он положил начало «праву завоевателя». Как представляется, обычно оно состоит из двух частей. Первая – завоеванные должны подчиняться, вторая – завоеватель награждается исключительным правом применять насилие. Ничего удивительного здесь нет, потому что насилием буквально пропитана вся история человечества. Как отмечал выдающийся военный теоретик А. А. Свечин, «в современной действительности сам мир, прежде всего, является результатом насилия и поддерживается насилием. Каждая граница государства является результатом войны; и очертание на карте всех государств знакомит нас со стратегическо-политическим мышлением победителей, а политическая география и мирные договоры являются и стратегическим уроком».[648]
Но насилие существует не просто так, насилие ради насилия, а с целью перераспределения прав и обязанностей, перераспределения продуктов, товаров, услуг и, конечно, финансов в сторону держателя права с более высокой стоимостью, поскольку завоеватель живет за счет завоеванного.
На первый взгляд, ничего нового в этом тоже нет, даже внутри любого государства власти имеют право применять насилие, но в установленном законом порядке, например, чтобы создать общие для всех правила, чтобы пресечь противоправные действия, чтобы задержать преступника и передать его под суд. Суд устанавливает вину.
Однако право завоевателя, социальное по своей природе, в этом смысле заметно отличается от публичного закона, потому что оно живет еще и в сознании людей, в его ощущениях, и поэтому ему не нужно в процессуальном порядке устанавливать вину. Завоеванные уже виноваты тем, что… завоеваны, и потому – повинны (даже сегодня некоторые специалисты считают, что наши суды просто «заточены» на то, что приговор в любом случае должен быть обвинительным,[649] так сложилось). А в связи с этим обязаны повиноваться и «нести повинности». В Российской империи, например, право завоевателя было буквально записано в законе – «крепостные люди обоего пола и всякого возраста обязаны владельцу своему беспрекословным повиновением (выделено В. М.) во всем том, что не противно закону». Получается, что правом завоевателя владело не только государство, но и частные «владельцы», получившие это право как бы в аренду от государства.
Положение новых помещиков, «столыпинских», как называли кулаков до революции, образца 1918 года в этом смысле несколько отличалось от положения их предшественников, хотя бы потому, что старое право больше не работало. И новое государство, провозгласившее отмену помещичьей собственности на землю, решило отказать им в незаконной «аренде» теперь уже несуществующего права. Оно вынуждено было это сделать независимо от своей политической или идеологической природы в силу причины, о которой со всей прямотой сказал кадет А. И. Шингарев: «Суровая экономическая необходимость момента неизбежно будет толкать всякую власть – социалистическую или несоциалистическую безразлично – на этот путь монополизации».
Большевики к этому были готовы не просто в силу своей пролетарской идеологии, а еще и в силу того, что считали себя продолжателями дела Парижской коммуны, ошибки которой они не собирались повторять. Другие политические партии, эсеры (правые и левые) и меньшевики, в силу своей «гнилой интеллигентности», а также в силу своей практической деятельности двигались в разнонаправленных направлениях, обрекая страну на хаос.
Но кто и как при отсутствии высшего сословия будет реализовывать «право завоевателя», ведь выше мы пришли к выводу, что большевики отменили именно высшее сословие? Ответ опять дает «Декрет ВЦИК и СНК о чрезвычайных полномочиях народного комиссара по продовольствию», который предоставил чрезвычайные, в том числе военные полномочия должностному лицу, профессионально не занятому в правоохранительной или военной области, а вместе с ним и всему продовольственному ведомству.
Условно говоря, мандат № 1 на «право завоевателя» получил бывший председатель губернской продовольственной Управы и бывший глава Уфимской городской Думы, старый большевик, а в 1918 году нарком по продовольствию РСФСР А. Д. Цюрупа. Фактически он получил права диктатора, «выходящие за обычные пределы компетенции Народного комиссариата по продовольствию» (п. 1) для выполнения одной задачи – сбора и перераспределения продуктов питания в интересах не большевиков, как обычно говорят наши историки от коммерции, а государства, имеющего право на насилие. Поскольку речь шла буквально о выживании десятков миллионов людей, то выполнить задачу надо было любыми средствами, включая, по словам В. И. Ленина, «беспощадную и террористическую борьбу и войну против крестьянской и иной буржуазии, удерживающей у себя излишки хлеба».[650] Для этого была создана продармия, состоявшая из отрядов вооруженных рабочих и сельской бедноты.
Знакомый мотив. Правда, годом раньше, в 1917 году, он звучал немного иначе – «хлебармия снабжения», призванная исполнять «меры военной реквизиции» (М. В. Родзянко), на протяжении семи месяцев «в порядке военного вмешательства» была «самым действенным способом осуществления хлебной монополии» Временного правительства. Больше того, продразверстку и реквизицию «хлеба» ввел еще осенью 1916 года царский министр А. А. Риттих.
