Юрий Левада - Ищем человека: Социологические очерки. 2000–2005
Первая попытка вырваться из заколдованного символического (и не только символического) круга самоизоляции в годы «оттепели» через своего рода «возвращение к истокам» – воспроизведение некоторых образов «революционной» романтики 20-х и начала 30-х. Доведенная до пределов нелепости эта струя привела к возникновению задачи «построить коммунизм» не позже 1980 года. Приоткрыта форточка во внешний мир: подглядеть, как «там», но не допустить чуждого влияния. Лозунг – «Догнать и перегнать», правда, преимущественно в ракетно-космической области (перенесение лозунга в производство молока, мяса, кукурузы имело скорее пародийный смысл). Лозунг международной «антиимпериалистической солидарности» – неудачная попытка прибавить третий мир к «соцлагерю»
(уже неустойчивому после 1953 и 1956 годов). Новая волна отобранных и назначенных передовиков («маяков», ныне позабытых – сейчас две трети опрошенных не знают, кто такая В. Гаганова). Ампирный стиль отвергнут в пользу предельного утилитаризма («пятиэтажки», они же «хрущобы» – самый массовый символ эпохи). Попытка «антисталинской» романтизации образов революции и Ленина (М. Шатров, Е. Евтушенко и др.). Державный сталинский культ заменен совершенно искусственным ленинским. Осторожное признание молодежного стиля, моды, джаза. Общий итог – старые символы расшатаны, новых нет.
Стабилизационная, лукаво-прагматическая эпоха брежневского «застоя» никаких собственных значимых символов не создала и не нуждалась в них, достаточно было ритуально-юбилейных заклинаний (т. е. символов не каких-нибудь действий, а просто принадлежности к идеологической традиции). Основное орудие идеологического поворота 1964–1965 годов – обращение к отработанной уже символической связке «война – победа», частичное оправдание сталинской военной стратегии, возвращение к торжествам 9 мая, чествования «маршалов победы». Идеологические проработки – в основном в виде «точечных ударов» по отдельным нарушителям спокойствия. Подобная тактика применялась «органами» и в отношении диссидентов. Основная символически значимая акция, определяющая характер всего долгого периода, – подавление «пражской весны» 1968 года и диссидентского движения в стране.
Перестройка и позже: поиски собственной символики
Короткая эпоха горбачевской перестройки непрерывно меняла собственное символическое «лицо»: от «ускорения» и «трезвости» к отработанным лозунгам «революционной» романтики («перестройка – продолжение Октябрьской революции» – главный юбилейный слоган 1987 года, в унисон с ним – новое дыхание антисталинских обличений), затем к «социализму с человеческим лицом» и далее – к «общеевропейскому дому» и «общечеловеческим ценностям». Последовательность этих символов – скорее логическая, чем историческая, реально они почти сосуществовали друг с другом. Успешные, при всех возможных оговорках, символические события эпохи – гласность, I съезд депутатов, падение Берлинской стены. Символы поражений – кровавые акции 1989–1991 годов от Тбилиси до Риги, провал путча ГКЧП и конец Союза ССР. Персонализованный символ эпохи – сам М. Горбачев, вознесенный на пьедестал массовых надежд в 1988–1989 годах и сброшенный оттуда в 1990-1991-м.
После освобождения прессы, литературы и искусства от обязательного контроля уже, видимо, нельзя связывать с политическим периодом какой-то определенный стиль. В перестроечные годы доминирует критика прошлого при несколько наивных ожиданиях от настоящего. Позже предметом критики с разных направлений становится «все» – при все более благостных оценках старой, дореволюционной и допетровской России.
Символические «метки» правления Б. Ельцина – сочетание признаков демократии и державности, популистских обещаний и военнополитических авантюр (Чечня). Официальная символика (орлы, дворцы, церемониалы, церковные благословения и пр.) – скорее псевдомонархическая, чем демократическая. Лозунги «обновления социализма» отвергнуты, вместо них – объявленный официально поиск «национальной идеи», который ничего не дал. Массовый же поиск (данные ряда опросов общественного мнения) постоянно выдвигал на первые места «законность и порядок» (реальный акцент, конечно, на первом слове) и «стабильность».
Новый политический период, начатый в конце 1999 года и все еще не определившийся до конца, ищет уже не национальную идею, а государственные символы (что само по себе является символом державности). Наиболее шумной и поучительной оказалась, понятно, борьба вокруг музыки государственного гимна, точнее, вокруг предложения принять в таком качестве музыку А. Александрова, известную еще по «гимну партии большевиков» (1939) и гимну Советского Союза (1943; после 1956 года он исполнялся без слов, с 1977-го – с новыми словами), а позднее служившую мелодией гимна народно-патриотических сил, а также гимна российско-белорусского союза. Именно этот «ретроспективный» исторический контекст бравурной музыки сделал ее предметом острой критики со стороны демократов, видных интеллигентов и др. [37] , которые восприняли возвращение старого гимна как символический шаг к реабилитации тоталитарного режима. Драматические коллизии завершились полным – и весьма поучительным – поражением противников старо-новой мелодии, а точнее – поражением всей интеллигентской демократии в борьбе с властью предержащей. Авторитет президента, циничный нажим аппаратных «технологов», покорность парламента и массовая апатия (плюс восторженная поддержка реставраторов старого порядка) сделали свое дело. Тем самым был отработан механизм для следующего символически значимого шага – разгрома НТВ и ряда прочих непослушных СМИ. Действие разворачивалось примерно по тому же сценарию, правда, с помощью судебных механизмов, при неудачных попытках сопротивления со стороны тех же сил и при таком же всеобщем безразличии.
В годы президентства Б. Ельцина символической (квазиидеологической) осью режима было искусственно, иногда даже провокационно раздутое противостояние власти (и поддерживавших ее демократов) и компартии. Прежде всего, это был не конфликт идеологий или политических линий, а оппозиция символов прошлого и настоящего. Особую роль внутри этого символического конфликта играл незатухающий скандал вокруг мавзолея Ленина (в какой-то момент чуть не ставший предлогом для развязывания гражданской войны).
Хаотическим годам перемен новое правление (В. Путина) прежде всего попыталось (или было вынуждено) противопоставить лозунги «порядка», а тем самым – новую символическую ось «порядок – хаос». Символ привился, хотя порядка прибавилось немного. В последнее время на первый план как будто выдвинулась другая ось, «Россия – мир», по существу – вопрос о перспективе страны. Если противостояние «власть – компартия» означало соотнесение символов настоящего и прошлого, то ось «Россия – мир» символизирует соотнесение настоящего с вариантами будущего. Волею обстоятельств, особенно после сентября 2001 года, власть (президент) оказалась перед необходимостью декларировать выбор «западного» варианта будущего и перехода от конфронтации с США к новому союзу. Это далеко не поворот, пока – только символ, который может стать знаком длительного и трудного поворота, но и может остаться лишь вынужденной декларацией.
Варианты адаптивного поведения
Проблема «устройства» человека в изменившихся социальных условиях неоднократно изучалась и обсуждалась [38] .
Начиная с мая 2001 года в программу социально-экономического мониторинга ВЦИОМа включается вопрос, как люди представляют себе собственное положение в современной ситуации – в какой мере они считают себя приспособленными или не приспособленными к произошедшим переменам, с какими вариантами адаптации (активными и пассивными) они соотносят собственное поведение в наличных условиях. До конца 2001 года было проведено пять таких замеров (включая дополнительный опрос, проведенный в октябре), которые позволяют сделать некоторые выводы и предположения о значении полученных данных и самого предложенного методологического инструмента.
Таблица 1.
«Какое из следующих высказываний точнее всего описывает Ваше отношение к нынешней жизни?»
(2001, N = 2400 человек, % от числа опрошенных)
Первый, наиболее очевидный вывод – устойчивая повторяемость распределения опрошенных по выделенным исследователями группам (типам поведения). Респонденты достаточно четко определяют свою принадлежность к ним, и это позволяет рассматривать результаты отдельных исследований как представительные для всего ряда, а также использовать при анализе объединенный массив данных.
Прежде всего стоит обратить внимание на количественные параметры выделенных групп. Большинство опрошенных (около 55 %) относит себя к примерно равным по численности группам II и III, т. е. к тем, кто «свыкся» с понижением уровня жизни или «вынужден вертеться». Около 30 % – к двум «крайним» группам (I и V – «не могут приспособиться» или «живут как раньше»), которые также количественно почти равны. Наименьшая группа (IV), 7–8%, – умеет «использовать новые возможности», приблизительно такова же доля отказывающихся отвечать.
