Виктор Шнирельман - «Порог толерантности». Идеология и практика нового расизма
Однако некоторые западные историки, напротив, доказывают, что основы расизма в виде «проторасизма» были заложены еще в Античности. К таким основам израильский историк Бенджамин Айзек относит географический детерминизм, идею наследования благоприобретенных качеств, концепции автохтонности и чистоты происхождения, а также веру в то, что некоторые человеческие группы были обречены на рабство[216]. Ряд авторов обнаруживают квазирасизм и в средневековой Индии, однако там акцент все же делался больше на поведении и моральных нормах, чем на физическом облике, и идеи расового превосходства не отмечалось. Кроме того, касты вовсе не отличались той жесткой эндогамией, которую им обычно приписывают расисты[217].
Некоторые советские ученые, вслед за Сталиным считавшие расизм непременным спутником классовой идеологии, полагали, что расизм возник в Древнем мире вместе с рабовладением[218]. Другие более осторожно писали об «истоках расистских идей в древности и Средневековье»[219]. Третьи, соглашаясь с этим, более уверенно связывали развитие расизма с наступлением эпох колониализма[220] или капитализма[221]. Выдающийся советский этнограф С. А. Токарев видел в исконном расизме наивную попытку мыслителей XVIII в. объяснить различия в культурном облике народов, которая век спустя превратилась в «реакционную и эксплуататорскую идеологию»[222]. Известный журналист М. Глобачев увязывал становление расизма с эпохой колониализма, а формирование псевдонаучной расистской теории относил к XIX в.[223] Но сегодня российский философ В. С. Малахов определяет идеологию первых веков колониализма и капитализма как «проторасизм», а широкое распространение «подлинного расизма» относит к рубежу XIX–XX вв.[224]
Р. Бенедикт доказывала, что в раннеколониальный период, когда европейцы все еще делили людей на христиан (свободных) и нехристей (обреченных на рабство), почвы для расизма не было, ибо место человека в обществе тогда определяли не кровь или физический облик, а конфессиональная принадлежность. По ее мнению, расизм вырос, во-первых, из практики рабовладения, поставившей вопрос об отношении к туземцам-рабам, принявшим христианство, во-вторых, из попытки обосновать практику истребления индейцев в Америке, наконец, в-третьих, из стремления осознать классовую борьбу в Европе в расовых терминах[225]. Некоторые другие авторы называют расизм побочным продуктом европейского колониализма и рабовладения[226]. Третьи ищут истоки расизма в самой Европе, приводя в пример отношение англичан к ирландцам[227] и испанских христиан к «маранам»[228]. Четвертые видят причину расизма в структуре социальных взаимоотношений в раннем капиталистическом обществе, где «дикари» и низшие классы не считались людьми в полном смысле слова[229]. Пятые находят истоки расологии («научного расизма») у европейских мыслителей второй половины XVIII в.[230] Шестые осторожно замечают, что та концепция «расы», которую мы знаем сегодня, сложилась вместе с «расологией» только в эпоху модерна[231].
Седьмые важнейшей вехой в истории расизма считают его превращение в массовую идеологию в последней трети XIX и начале XX в. В этой связи, как отмечает Н. Макмастер, внимания заслуживают пять важнейших факторов: 1) рост антилиберальных тенденций в политике, породивший в обществе разочарование и пессимизм; 2) появление воинствующего и ксенофобского национализма; 3) резкое усиление колониальной экспансии, связанное с «новым империализмом»; 4) вовлечение широких масс в политическую жизнь, где одним из важнейших мобилизующих принципов стала «расовая проблема»; 5) возникновение средств массовой информации, позволившее политикам эффективно воздействовать на массовые настроения[232].
В вышедшем недавно в Великобритании учебнике для социологов становление расизма связывается с эпохой колониализма и объясняется попыткой разрешить свойственный ей социальный и моральный конфликт: «Использование расового деления возникло в результате попытки разрешить конфликт между, с одной стороны, идеологией всеобщего равенства и универсального разума, а с другой – фактами социального неравенства»[233]. В то же время, как отмечает Дж. Фредриксон, последовательные расисты выступали против захвата колоний, справедливо полагая, что колониализм открывал путь к расовому смешению. Однако он же показывает, что геноцидные практики начали впервые применяться именно в колониях[234].
Наконец, в последние годы некоторые авторы жестко связывают расизм с самой структурой капиталистических отношений и склонны трактовать его как неотъемлемую часть эпохи модерна, если не самую суть ее, ибо современный капитализм, с одной стороны, вырос из колониализма и нещадной эксплуатации рабского труда, а с другой, был в своем становлении связан с идеей национального государства и экономического протекционизма, задававших жесткие рамки для разграничения «своих» и «чужих». Поэтому, как отмечает Зигмунт Бауман, «модерн сделал расизм возможным. Он же создал и потребность в расизме»[235]. А в Холокосте он предлагает видеть, «хотя и редкий, но важный и надежный эксперимент, демонстрирующий скрытые возможности современного общества»[236].
Речь идет о всевозможных системах классификаций, призванных внести устойчивый порядок и структурировать сложный современный социально-культурный мир, представляя расовые, этнические и национальные общности «естественными образованиями» и сводя все их разнообразие к определенной иерархической схеме. В условиях становления и укрепления национальных государств расизм создавал общественное единство, вводя жесткие правила причастности к такому единству и исключения из него, а также оправдывая социальное неравенство. Этому и призваны были служить иерархические классификации, которыми успешно пользовалась разветвленная бюрократия, превращавшая дискриминацию в рутинную процедуру. В таком контексте расизм порой смыкается с национализмом и иной раз получает поддержку государства. Кроме того, в последнее время некоторые праворадикальные движения выступают под лозунгом «расового национализма»[237].
Поэтому Али Раттанси с тревогой замечает, что «мобилизующая сила идеи нации сыграла главную роль в формировании новейших этнонационально-культурных расизмов и в новых войнах конца XX – начала XXI в., а также в разных контекстах в новейших расиализациях типа индуистского национализма в Индии»[238]. Он же, вслед за Бауманом, доказывает, что такая крайняя форма расизма, как нацистский геноцид, была порождена именно технологиями эпохи модерна[239]. По словам Н. Макмастера, «наиболее злобные и универсальные формы расизма были спутниками эпохи модерна и “прогресса”»[240]. Мало того, по мнению некоторых авторов, «новая расовая идеология теснейшим образом связана с гегемонистским проектом неолиберализма… Она включает прежние представления, но говорит языком личных заслуг, свободы выбора и культурных различий»[241]. Поэтому ряд авторов рассматривают расизм как норму, характерную для современной Европы, и как своеобразную форму социального контроля, устанавливающую социальную и экономическую иерархию, связанную с неравным доступом к жизненно важным ресурсам. При этом, по их словам, «расизм служит во благо немногим, порабощая большинство»[242].
В то же время, как подчеркивает Дж. Фредриксон, откровенно расистские режимы были в XX в. скорее исключением из правила, чем закономерностью современного развития[243]. Отталкиваясь от идей Луи Дюмона, М. Вьевьорка считает, что расизм не столько является «болезнью» эпохи модерна, сколько отражает сложность перехода от традиционного коллективистского общественного устройства к эпохе индивидуализма[244]. Вместе с тем, как доказывают другие авторы, в современной рыночной экономике, заинтересованной в свободном передвижении рабочей силы, одновременно проявляется и тенденция к антирасизму[245]. Мало того, некоторые специалисты демонстрируют, что расиализация может иметь не только негативные, но и позитивные стороны. В постструктуралистскую эпоху стало ясно, что в определенных контекстах «расовая метка» становится привлекательной, порождает положительные эмоции и даже наделяет определенным авторитетом. Например, белые подростки, покоренные спортивными успехами чернокожих, могут сделать их своей референтной группой и пытаться равняться на них[246]. То же самое в свое время происходило с джазом, а сегодня происходит с рэпом[247].
П. Тэйлор различает три стадии становления современного расизма: натурализацию социальных различий на первом этапе, их рационализацию на втором и политизацию на третьем. Первую он связывает с появлением в конце XV в. представления о человеческой вариативности в пределах все еще единой категории, вторую – с представлением о непреодолимых социальных барьерах, якобы задававшихся расой и определявших извечное расовое неравенство, а третью – с осознанием социальных оснований расовой классификации. Переход от первого этапа ко второму знаменует сочинение Иммануила Канта «О различных человеческих расах» (1775) и выступление Томаса Джефферсона в 1784 г. о состоянии дел в Вирджинии. Третий этап начался, по мнению Тэйлора, в 1923 г., когда Верховный суд США дистанцировался от «научного расизма»[248].
