Уолтер Брюггеман - Введение в Ветхий Завет Канон и христианское воображение

Линафельт отмечает, что склонность к предпочтительному вниманию к мужским фигурам характерна не только для христианских, но и для иудейских читателей, и корректирует эту предвзятость, проявляя особое внимание к Сиону как альтернативной женской фигуре (Linafelt 2000, 13–18).

Линафельт показывает, что еврейское прочтение книги обычно не содержит таких быстрых и простых решений, страдание и скорбь остаются открытыми, что соответствует переживаемому евреями опыту. Это не означает, что еврейское прочтение, дольше задерживающееся на смерти, «лучше». В любом случае эта альтернатива может быть приглашением к переосмыслению христианского прочтения, слишком поспешного, чтобы заслуживать доверия.

Отметим также, что окончание Плача, 5:19–22, заслуживает специального рассмотрения. Стихи 19–22 включают последовательно

доксологию (ст. 19),

два мучительных риторических вопроса (ст. 20),

повелительное прошение (ст. 21).

И затем завершающий стих (5:22) — загадочное признание:

Неужели Ты совсем отверг нас,

прогневался на нас безмерно?

О'Коннор так комментирует этот стих:

Народ завершает свою молитву унылой модификацией своей просьбы: «Обрати нас к Тебе… Неужели Ты совсем отверг нас, прогневался на нас безмерно?» (5:21–22). Этот стих заставляет переводчиков погрузиться в свои лексиконы, конкордансы и другие древние версии текста в поисках более позитивного перевода. Хиллерс (Hillers 100–101) и Линафельт (2001b) набрасывают контуры нескольких возможных переводов: от превращения стиха в вопрос: «Или Ты совсем отверг нас?» (Westermann 1994, 210), — до перенесения Божьего отвержения в прошлое, с которым покончено: «Хотя Ты сильно презирал нас и гневался на нас!»

Но завершающий стих книги поддается прочтению в качестве счастливого конца только путем искажения еврейского текста.

Текст выражает сомнение общины в заботе со стороны Бога и в доброте Его характера. Он говорит немыслимое, — что Бог полностью и навсегда отверг их, отбросил их прочь в безжалостном гневе. Это зловещий стих, в котором звучит кошмар оставленности, подобный ужасу ребенка, что тот, кто один только мог защитить его и дать ему дом, навсегда отверг его. Таково окончание этой книги, и мне оно кажется примечательным

Последнее поэтическое высказывание заключает в себе томительное осознание, что ГОСПОДЬ действительно может отвергнуть. Более того, это окончание дестабилизирует более оптимистическое утверждение, содержащееся в 3:22–24, а поскольку каноническое прочтение чаще всего обращает внимание на окончания, этот стих необходимо принять совершенно серьезно.

Очевидно, как замечает Линафельт, что глаголы в 5:20 повторены в Ис 49:14, который выглядит как цитата из израильского богослужебного плача. Таким образом, Девтеро–Исайя предлагает развязку для Плача Иеремии. Здесь трагедия изгнания находит себе выход к надежде и новым возможностям. Учитывая настроение Плача Иеремии, однако, важно, как настаивает Линафельт, не позволять ДевтероИсайе «положить конец» скорби плача слишком поспешно или полностью. В поэзии, как и в жизни, скорбь не ограничена временем. Вера дает ответ на такую скорбь, но вера не должна воздействовать деспотически на реальность жизни, переживаемую с искренностью, из которой только и может родиться новизна. Такую искренность не заглушить никаким морализмом, укорененным во Второзаконии, она не сдастся перед лицом традиции о нерушимости Сиона, поскольку ее внимание, беспредельное внимание, обращено к факту земной боли. Конечно, случилось так, что у евреев жизнь продолжилась и после 587 года, и после пленения, и после всех пролитых слез. Однако утрата не стерлась ни в жизни, ни в вере. Плач Иеремии «уцелел», чтобы быть свидетелем долговечности чувства утраты. На языке христологии аналог этой долговечности поэзии боли может быть выражен в утверждении, что «Воскресший» остается «Распятым».

Остается прокомментировать каноническое расположение Книги Плач Иеремии. В еврейской последовательности книга расположена среди пяти богослужебных свитков. Она связана с Девятым Ава, днем еврейского календаря, когда вспоминается разрушение Иерусалима. Это тяжелый день воспоминания, синагогальное богослужение этого дня, — которое содержит в себе выражение многих других событий утраты, — остается предельным актом искренности в иудаизме. Оно должно совершаться снова и снова, пока евреи живут своей верой в мире, где на молчание нет окончательного ответа и где отсутствие вновь и вновь заявляет о себе во многих формах насилия.

В христианской канонической последовательности Плач Иеремии расположен рядом с Книгой Иеремии, вероятно, на основании 2 Пар 35:25:

Оплакал Иосию и Иеремия в песне плачевной; и говорили все певцы и певицы об Иосии в плачевных песнях своих, [известных] до сего дня, и передали их в употребление у Израиля; и вот они вписаны в [книгу] плачевных песней.

Связь этого поэтического произведения с Иеремией правдоподобна, хотя и не исторична, поскольку именно этот пророк больше, чем кто–либо другой, дает место скорби по городу, который не мог усвоить того, что вело бы его к миру.

В любом случае, относим ли мы эту книгу к девятому Ава или располагаем рядом с Иеремией, этот текст предлагает нам скорбеть в нашем собственном времени и месте, в особенности в качестве налогоплательщиков последней сверхдержавы, разрабатывающей все новые и новые амбициозные планы контроля, победы и успеха. Плач Иеремии знает досконально, что история не совершается таким легким образом, как может показаться через призму имперской гегемонии. Скорее история совершается посреди молчания, находящегося на краю отсутствия. Она совершается, прежде всего, в слезах — обильных и соленых, которые лишь очень нескоро произрастят надежду.

5. Книга Есфирь

Последняя книга в составе пяти свитков — это Книга Есфирь, новелла о еврейской храбрости посреди угроз и вызовов существованию евреев в Персидской империи. Это первое предложение моего анализа книги содержит три основные пункта интерпретации, имеющие, на мой взгляд, основное значение:

1. Действие книги Есфирь происходит в Персидской империи, государстве, которое играло важнейшую роль в жизни евреев на протяжении V и IV столетий до н. э. Еврейская община постоянно должна была выстраивать отношения с персидской властью, и, вероятно, иерусалимская община евреев была существенным образом зависима от империи. Хотя рассказанная история отнесена к персидскому периоду и повествование демонстрирует некоторое знакомство с персидскими культурными и политическими реалиями, история, описанная в Книге Есфирь, вполне могла бы относиться и к более позднему, эллинистическому, периоду. Как в персидский, так и в эллинистический период основные проблемы, связанные с выстраиванием отношений с доминирующей политической или культурной силой, остаются теми же.

2. Книга Есфирь — это новелла, то есть воображаемый акт повествования, чья цель, по–видимому, состоит как в развлечении, так и в наставлении. В то время как книга укоренена в исторической, политической и культурной реальности, критически настроенные ученые рассматривают ее не как исторический отчет, а как романическую фантазию, укорененную в определенном понимании истории. Это критическое суждение означает, что книга требует определенного способа чтения, цель которого — при помощи воображения получить наставление относительно представлений евреев о доблести через посредство повествования.

3. Книга Есфирь — еврейская по самой сути своей, то есть она озабочена статусом в империи евреев, которые одновременно (а) поддерживают интенсивное самосознание в качестве евреев и (б) используют парадигматическую мудрость для выстраивания отношений с имперской властью. Новелла изображает этот нелегкий подвиг по поддержанию еврейской идентичности — не продаться, изменив своему еврейству ради достижения успехов в империи и не убежать по–сектантски в замкнутый мир еврейской общины. Соответственно, перед нами артикуляция в предельно конкретных еврейских понятиях практики «публичной теологии» определенного религиозного сообщества без отказа от своей самобытности. То, как сходятся в одной точке власть в Персидской империи и еврейское самосознание, возможно, наилучшим образом артикулировано в дерзкой решимости Есфири в ее знаменитых словах о себе, звучащих в кульминационной сцене:

и потом пойду к царю, хотя это против закона, и если погибнуть — погибну

Вся история вращается вокруг хитрого поступка Есфири, живущей в империи, цель которого — спасти евреев. Результатом ее рискованных усилий становится то, что Мардохей, образец типичного еврея, принимает почести (8:15; 10:2–3), а Аман, самый типичный враг евреев, повешен по приказу персидского царя (7:9–10).