Уолтер Брюггеман - Введение в Ветхий Завет Канон и христианское воображение
(а) Многие из гимнов, выделенных Гункелем (говорящие о Торе, премудрости, творении), я назвал «псалмами ориентированности», поскольку они сообщают уверенность в определенной упорядоченности мира, а также предписывают следовать нормативному учению, без чего равновесие этого обустроенного мира нарушается. В то же время эти псалмы подтверждают и закрепляют основные принципы еврейской религии и социального порядка.
(б) Псалмы–плачи, содержащие протест и представляющие собой слова веры, произносимые людьми, переживающими несчастье, в условиях, когда все обещания и гарантии, озвученные в гимнах, потерпели крах, я называю «псалмами дезориентации». Поразительная особенность псалмов состоит в том, что их авторы–евреи не стеснялись дать волю страху, гневу, смятению, явственно присутствующим в жизни и в человеческой речи и идущим часто в разрез с общепринятыми религиозными установками. Примечательно, что подобные «псалмы дезориентации» составляют примерно треть всей книги, однако они практически не нашли применения в христианской религиозной практике. В самом деле, христианская Церковь была склонна в процессе своей широкомасштабной и длительной культурной адаптации либо вообще отрицать существование состояния дезориентации, либо сводить его к чувству вины, так, словно все неприятности оказываются наказанием за непослушание.
Одна из основных причин, по которым воздаяние играет столь важную роль при объяснении бедствий, описанных в личных плачах, — это, без сомнения, сильная вера в Яхве как «первопричину всего». Килль, как и многие другие библеисты, в одном из наиболее подробных исследований псалмов–плачей подчеркивал нежелание Израиля объяснять бедствия действием злых сил. Как следствие, несчастья должны объясняться действиями или самого человека, или Бога; вера в «первопричинность» Яхве исключает любые другие варианты
(Lindstrom 1994, 13).Стремление свести дезориентацию к чувству вины, в свою очередь, заставило Церковь отказаться от чтения псалмовплачей, поскольку их авторы фактически отвергли подобный, упрощенный с моральной точки зрения, мир. В качестве альтернативы учению о воздаянии, Линдстрём настаивал на том, что псалмы говорят о нападении на молящегося некоего «врага»:
Самый главный мотив псалмов–плачей, объясняющий причину страдания, — мотив врага. Он особенно важен, поскольку его можно обнаружить в разных местах во всех рассматриваемых псалмах
(Lindstrom 1994, 6).По мнению Линдстрёма, либо враг одолел молящегося, и поэтому тот испытывает такие муки, либо ГОСПОДЬ проявил пренебрежение, и враг смог занять освободившееся место. В любом случае бедствия — результат воздействия враждебных сил, а не вины страдальца.
Вестерман высказывает предположение, что пренебрежительное отношение Церкви к псалмам–плачам породило современный «стоицизм»:
Следовало бы хорошенько подумать о том, почему в западном христианстве плачи оказались полностью исключенными из отношений человека с Богом и, как следствие, изъятыми из молитвенника и богослужения. Следует задаться вопросом о том, действительно ли это изъятие связано с сутью новозаветного послания или же стало следствием греческого влияния, так как это послание полностью согласуется с этической системой стоицизма
(Westermann 1994, 25).Таким образом, обращение к псалмам дезориентации (содержащим жалобы, протесты, сетования) очень важно для более точного отражения всего спектра еврейской религиозности, отраженной в литературе.
(в) Псалмы новой ориентированности, прообразом которых являются пророчества о спасении, говорят о новом мире, подаренном щедрым ГОСПОДОМ. В псалмах благодарения (см., например, Пс 106) и божественной интронизации (Пс 95) ГОСПОДА привносится в жизнь мира нечто совершенно новое, никак не связанное с тем, что было раньше, то есть «чудо». Мне кажется, что благодаря предложенной схеме становится очевидным взаимодействие различных жанров, выделенных внутри Книги Псалмов Гункелем, а также значение этих жанров в конструировании и поддержании мира, альтернативного повседневному, находящегося в постоянном диалоге с ГОСПОДОМ. Широко известно высказывание Кальвина, назвавшего псалмы «анатомией души». Оно прекрасно иллюстрирует мое трехчастное разделение псалмов в соответствии со схемой ориентированность — дезориентация — новая ориентированность. С этой точки зрения Книга Псалмов говорит о чуде и риске жизни в вере, которая вновь и вновь возвещается в каждую эпоху жизни Израиля.
5. Наконец, следует учитывать и новое звучание псалмов, обретенное ими по мере возникновения канонической формы текста (G. Wilson 1985). Большинство исследователей, изучавших псалмы, работали с текстом ad seriatim[15], не учитывая внутренние связи между разными псалмами. В результате новых исследований были выявлены блоки текста, определенным образом структурирующие книгу. Наиболее показательно расположение в тексте псалмов, связанных с Торой, и царских псалмов, что в свою очередь подчеркивает богословские установки, присущие создателям канонического текста (G.Wilson 1985; McCann 1993). Несмотря на то, что подобные исследования еще далеки от своего завершения, они все больше свидетельствуют о живом, творческом характере процесса, который в конечном итоге привел к появлению канона.
Патрик Миллер провел собственный анализ канонического текста псалмов, детально изучив Пс 14–23 (Miller 2000, 279–297). По его мнению, данная часть Книги Псалмов представляет собой хиазм:
По мнению Миллера, эти псалмы тесно взаимосвязаны, а их смысловой центр — Пс 18, воспевающий Тору.
Продолжение подобных исследований канонического текста псалмов значительно обогатит наши представления о богословских идеях, наполняющих эту книгу. Но уже сейчас очевидно, что Книга Псалмов — своеобразное упражнение в риторике (вне зависимости от того, считаем мы эту книгу литургической или дидактической), причем «предельно выразительное» с художественной точки зрения и максимально тенденциозное (Ricoeur 1975). Участие в этой риторической практике дает верующим возможность жить в другом мире, определяемом противоположностью верности и неверности, о чем обычный мир знает очень мало. Бог, с которым «говорят» авторы псалмов, — Бог, для «которого нет ничего сокрытого». В этом диалоге Израиль говорит о своей верности ГОСПОДУ и вверяет Ему свою жизнь, исполненную «чудес, любви и хвалы». Для того чтобы увидеть итог диалога, описанного в псалмах, стоит обратиться к Пс 1, призывающему к послушанию, а затем к последнему, Пс 150, призывающему к восхвалению Бога (Brueggemann 1995b, 189–213). Путь от послушания к хвале идет через слова, исполненные верности и сомнений, которыми изобилует Книга Псалмов. Все события человеческой жизни подчинены Богу, к которому обращен голос авторов псалмов, иногда радостный, иногда яростный, но всегда искренний и честный, обращенный к Богу, знающему всю правду.
Глава 22. Книга Иова
Книга Иова и по риторической структуре и по богословскому содержанию занимает особое место в Ветхом Завете. В ней можно встретить очень древние речевые обороты, образные выражения, послужившие материалом для наиболее художественно отточенного изложения ветхозаветных религиозных представлений. Богословие книги, ориентированное на древние представления о Завете и премудрости, бросает вызов основным принципам еврейской религии, не удовлетворяясь поверхностными ответами на возникающие вопросы. Расположение Книги Иова в еврейском библейском каноне сразу же после Книги Псалмов оказалось очень удачным, поскольку в ней мы обнаруживаем все те же основные жанры, плач и гимн, переплетенные друг с другом в новом диалоге, благодаря которому они обретают максимальную эмоциональную, художественную и богословскую насыщенность. Рассуждая о литературных жанрах, встречающихся в Книге Иова, Вестерман писал:
основной жанр книги — плач, объединивший трех персонажей: молящийся, ГОСПОДЬ и враг;
в Книге Иова плач обретает форму спора, который как бы оказывается «внутри плача»;
этот спор (описанный в юридических терминах) выливается в драму, благодаря чему происходит «драматизация плача»
(Westermann 1981, 11).Подобный анализ жанров показывает, что мы имеем дело с очень изощренным художественным произведением, никак не связанным с каким–либо конкретным историческим контекстом и предлагающим собственное смелое решение труднейших религиозных вопросов. Книга Иова — не «повседневное» чтение верующих, но художественный текст, идеально подходящий для чтения в периоды глубоких религиозных или жизненных кризисов. Читая этот текст, мы понимаем, что «драматург», осуществляя свой замысел, не начинал «с нуля», но черпал вдохновение в уже устоявшейся культурной традиции, обращаясь к близким Книге Иова произведениям, распространенным по всему Ближнему Востоку.
