Святой праведный Алексий Мечев - Анна А. Маркова
Нагрузка на о. Алексия возрастала — слишком многие желали получить его благословение на какое-либо дело, выслушать его совет. Теперь же можно было видеть нескончаемые очереди у дверей домика, летом приезжие оставались ночевать во дворе храма.
Святейший Патриарх Тихон всегда считался с отзывом батюшки в случаях хиротонии, затем предложил ему взять на себя труд по объединению московского духовенства. Заседания проходили в храме Христа Спасителя, но по условиям того времени вскоре были прекращены. Отношение духовенства к батюшке было весьма различным. Многие признавали его авторитет, часть пастырей были его духовными детьми и последователями, но немало было и тех, кто критиковал его.
В начале двадцатых
Начало двадцатых годов было особенно насыщенным по широте всесторонней деятельности о. Алексия и его сослужителей.
Отец Алексий Мечев все более слабел физически и все более горел духом. Особенно за богослужением он как бы светился каким-то внутренним неземным светом. Иногда благодать проявлялась и более сильно — он казался стоящим на воздухе. Как-то раз одна из прихожанок рассказала ему об этом; батюшка попросил ее: «Никому не говори об этом до моей смерти. Тебе дано было видеть меня, грешного, по Божию милосердию, в духе. Помни: это — только любовь и милосердие Божие ко мне, грешному». [1, с. 110]
В 1920 году чудовские сестры подняли вопрос о награде батюшке: «Что же вы, — говорили они прихожанам маросейского храма, — столько времени находитесь подле батюшки и не думаете о том, что ему пора выхлопотать крест с украшениями». [1, с. 119] Прихожане с радостью согласились с предложением чудовских сестер. Обратились с прошением к Патриарху и достали крест с камушками. Некоторое время спустя, о. Алексия вызвали на патриаршую службу и наградили крестом с украшениями. Вечером того же дня прихожане, осведомленные о произошедшем, собрались в храме и с радостным волнением ждали появления батюшки. Батюшка пришел уже после начала службы — он выглядел расстроенным.
По окончании богослужения открылись царские врата и все духовенство в облачениях вышло на солею. После короткого молебна о. Алексий обратился к присутствующим — он говорил о своем недостоинстве, о том, что всегда готов всем служить, но всякое внимание призывает еще к большим трудам. Его слово было публичным исповеданием своего ничтожества, негодности и слабости. В конце своей речи о. Алексий поклонился до земли, прося у всех прощения.
Когда же один из прихожан начал возражать ему, говоря, что, несмотря на все его немощи, знает его не только вся Москва, но и многие за ее пределами, о. Алексий прервал его, сказав: «Если бы ты только знал, сколько мне дал Господь, сколько оказал милостей, сколько показал великих примеров в великих людях, ты бы так не говорил. Я должен был быть гораздо лучше». [1, с. 120]
Но не только награждение вызвало переживания батюшки. В это время он страдал и от непонимания и даже нестроений с молодыми сослужителями. Дело в том, что в эти годы Церковь, только что вышедшая из Синодального периода и еще не вошедшая в период тотальных гонений от советской власти, жила мыслями об исправлении и улучшении церковной жизни. Об этом же горячо радели и молодые сослужители о. Алексия. Им казалось, что батюшка своей мягкостью и добротой потворствует нарушениям церковной дисциплины. Произошло несколько неприятных случаев, прежде чем они смогли убедиться в духовной мудрости своего наставника.
Один такой случай связан с записками о здравии и упокоении. Согласно каноническим правилам, записки должны быть подаваемы во время проскомидии, то есть до возгласа «Благословенно Царство», возвещающего начало литургии. Но общепринятая практика Русской Православной Церкви, и тогда и сейчас, допускает прием записок и вынимание частиц о здравии и упокоении вплоть до Великого Входа, когда Чаша со Святыми Дарами переносится с Жертвенника на Престол.
Общепринятая практика обсуждалась на собраниях духовенства и мирян, радеющих о чистоте церковной жизни. В результате молодые священнослужители маросейского храма решили, что не будут принимать записки после начала литургии. Вскоре это стало причиной неприятного случая, стоившего о. Алексию много нервов и душевных сил.
Как-то раз один из прихожан, у которого серьезно заболела жена, зашел в храм во время литургии перед самым чтением Евангелия, подал записку о здравии и купил просфору, прося вынуть из нее частицу. Но служивший в то время священник отказал ему, сказав, что проскомидия уже совершена. Прихожанин очень огорчился и отправился на квартиру к батюшке. Там он жаловался на новые порядки, лишающие его последнего утешения в трудную минуту. Отец Алексий, изумленный тем, что без его ведома и благословения было сделано та кое распоряжение, немедленно отправился в храм. Он просил священника, служившего ли тургию, принять записку и вынуть частицу за болящую женщину. Служащий священник был так взволнован распоряжением батюшки, что, вынимая частицу, отрезал копием голову Божией Матери, изображение Которой было на просфоре. Вид изувеченной просфоры привел прихожанина в уныние. Он сказал о. Алексию, что жена его теперь умрет, раз голова Божией Матери отрезана. Батюшка оставил эту просфору у себя, дал прихожанину другую, утешив и успокоив его. После службы он пригласил священника к себе, показал ему просфору и отменил распоряжение относительно отказа в приеме записок после начала литургии.
Вообще о. Алексий придавал поминовению на проскомидии огромное значение. Он совершал ее часа полтора и более, приходя заранее и усердно вычитывая поданные записки. Когда же по болезни он не мог быть в храме, то просил служащего священника помянуть того или другого из его духовных чад.
Другой случай непонимания на почве церковных правил был еще более болезненным для о. Алексия; это непонимание возникло с его родным сыном о. Сергием. Священномученик Сергий был очень ревностным пастырем, его проповеди были очень интересны — он вообще имел глубокий богословский ум. Однако все осложнялось большой горячностью о. Сергия, батюшка как-то сказал о нем: «Он горит, и я рад. Он сгорит на этом деле». [1, с. 136]
Отец Сергий всегда возмущался любыми отклонениями от церковных правил. Одним из таких нарушений была исповедь во время литургии. Согласно каноническим правилам, Таинства Исповеди и Причастия не связаны между собой, но с Синодального периода и по сегодняшний
