Вайолет Каммингс - Ноев ковчег и Свитки Мертвого моря

Дальнейшие аналогии между ессейскими сектами и ранними христианами просматриваются с очевидностью в их общем взгляде на мировые события, которые, как они считали, все скорее движутся к завершающему катаклизму, после которого наступит Царство Божие, установленное помазанником (или помазанниками) Иеговы. «Богоизбранный» народ вступает в последний бой с «сынами Дьявола», «Сыны Света» сражаются с «Сынами Тьмы». Ессеи и христиане помещали себя в самый центр космического конфликта, который переходит в последнюю фазу и скоро придет к своему разрещёнию.

Параллели между рукописями ессеев — Свитками и другой литературой, которую после обнаружения Свитков пришлось датировать заново, — и христианскими рукописями настолько ярко выражены и многочисленны, что нельзя не сделать вывод: да, они принадлежат одной системе мессианской доктрины, одному сектантскому религиозному движению и одной тенденции развития в иудаизме, которая в одном случае так и осталась еврейской (ессейской и христианской), а в другом — расширилась, вылившись в нееврейское христианство.

Касаясь этих параллелей между ессейскими и христианскими рукописями, Дюпон-Соммер указывает, что в переводе с комментариями «Руководства по распорядку», сделанном Браунли, имеется такое количество ссылок на «параллельные тексты в Новом Завете», что перевод приобретает «какой-то ограбленный вид», который в то же время, красноречивее многих доказательств». Профессор Кросс, ученый, достойный восхищения и, пожалуй, менее склонный к авантюрам, высказывает практически ту же мысль: «В этих новых текстах мы оказываемся в концептуальном мире Нового Завета. Авторы евангелия и ессейских рукописей черпают из одного языкового источника, пользуются той же теологической тематикой и концепциями, имеют общие религиозные установления. Они дышат одной атмосферой, сталкиваются с теми же проблемами».

Таким образом, следует признать, что ессеи и иудейские христиане находились, по меньшей мере, в ближайшем родстве. Остается ответить на вопрос, исчерпывалось ли все этим понятием. Было ли родство или идентичность? Заимствовали ли христиане у ессеев или были одной из ессейской сект?

Мы уже отмечали, что одним из результатов кум-ранских открытий стала необходимость заново датировать документы, которые, как считалось ранее, относились к христианской эре. Если в пещере обнаруживались фрагменты рукописи, содержание которых можно было привязать к времени закладки, то мы знаем, что им, как минимум, столько лет, сколько прошло с момента закладки. Через внутреннее свидетельство, которое связывает эту рукопись с другими документами — или каким-то иным образом определяет ее хронологический контекст в свете нового открытия — мы можем приблизительно оценить период, когда она была написана. Это может означать, как мы уже видели, что документы, которые, как считалось, имели христианское авторство, были, на самом деле, иудаистскими.

Теперь мы попробуем более конкретно описать такие документы и рассмотреть последствия их новой датировки. Ученым была давно известна одна книга, в связи с которой возникали совершенно нетривиальные проблемы; она носит название «Заветы двенадцати патриархов». Эта одна из рукописей, которыми пользовались ранние христиане, но которые было рещёно оставить за пределами Библии. Ее форма может показаться довольно странной современным читателям; она составлена в виде антологии последних высказываний двенадцати сыновей Иакова, или Израиля. Этот прием — писать от имени героических персонажей прошлого — был довольно распространен на протяжении нескольких столетий непосредственно перед началом (и сразу же после него) христианской эры.

«Заветы» явно являются продуктом этого периода — но из какой страны они происходят? В прошлом ученые полагали, что «Заветы» имеют иудейское происхождение, но подверглись значительной христианской доработке и редактированию. Однако при такой трактовке некоторые части этого документа просто ставят в тупик. Р.Х. Чарлз, крупнейший специалист в этой области, называл одну из глав «неразборчивой». Таковой она и является — если, конечно, считать ее христианской.

Проблему не удавалось решить до тех пор, пока в пещерах не были найдены фрагменты этой книги. Тогда удалось ее датировать и лучше установить ее литературный контекст; после чего оказалось возможным по-новому оценить вклад христиан в эту работу. Это имело ряд довольно важных последствий. Так, мы обязаны признать, что, если в документе идет речь о Христе, то совсем не обязательно имеется в виду Иисус. Как мы отмечали выше (см. гл. 3), греческое слово «Христос» представляет собой перевод древнееврейского слова «Мессия». Подчеркнем еще раз, что это слово — не личное имя, а титул. Роль мессии, или помазанника, могут играть самые различные люди — в прошлом, настоящем или будущем. «Помазанником» был, например, еврейский царь; при возведении на трон его мазали маслом, что как бы делало его священной личностью, избранной Иеговой. Как мы помним, Давид никак не хотел убивать Саула, хотя его на это упорно провоцировали и сам Саул старался выследить его и лишить жизни. Давид считал, что не может взять на себя вину за пролитие крови «помазанника Иеговы».

Однако к I в. до н. э. слово «помазанник» приобрело новое значение, о котором мы также уже упоминали: посланник Бога, который должен появиться «в конце дней», дабы судить мир и установить новый порядок. При этом речь не шла о том, что эту роль может играть лишь одна-единственная личность, и больше никто. Мы еще раз подчеркиваем это обстоятельство, чтобы читатель лучше понял, что в первых веках до и после новой эры Иисус вовсе не был единственной персоной, к которой могло относиться название Христос. Однако ученые, которые работали с «Заветами двенадцати патриархов» до открытия Свитков, ошибочно считали, что Христос является синонимом Иисуса. Одна из причин этой ошибки состояла в том, что содержание книги, по их мнению, носило «христианский» характер. Им не приходило в голову, что такого рода учение могло исходить и от группы, существовавшей ранее христиан I в.

Теперь нам понятно, что Христос из «Заветов», который не был Иисусом, вполне мог быть Учителем Справедливости. Однако, независимо от того, был он им или не был, документ, не имеющий ничего общего с христианством, как будущим движением, считался христианским источником. В то же время «Заветы» и послания апостола Павла имеют так много общего, что каноник Чарлз, не обладая еще той информацией, которая стала известна совсем недавно, заметил сорок лет тому назад, что «св. Павел как будто использовал эту книгу как vade mecum [справочное пособие]».

При этом влияние «Заветов двенадцати патриархов» распространялось не только на послания св. Павла, но и собственно на евангелические благовествования. Вот пример: «Я был продан в рабство, и Господь всего сделал меня свободным; я был пленен, и Его сильная рука поддержала меня. Я страдал от голода, и сам Господь накормил меня. Я был одинок, и Господь утешил меня; я был болен, и Господь навещал меня; я был заточен в узилище, и мой Господь проявил благосклонность ко мне и освободил меня». Это — из «Заветов двенадцати патриархов» (Иосиф, I, 5–6). А теперь вот это: «Ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне». Это — Евангелие от Матфея (XXV, 35).

Аналогичным образом «Заветы» предвосхитили ряд строф из Нагорной проповеди. В каждом случае имеются различия, но они явно связаны с адаптацией и правкой. Зависимость одного документа от другого достаточно очевидна, чтобы отбросить сомнения. Снова обратимся к канонику Чарлзу: «Нагорная проповедь, — говорит он, — отражает в ряде случаев дух и даже воспроизводит буквально фразы из «Заветов двенадцати патриархов».

Поскольку «Заветы» ближе, чем Свитки, подходят к тому, что считалось специфически христианской этической доктриной, остается сделать вывод, что иудейское учение, по крайней мере, в некоторых сектах, приблизилось к позднехристианскому учению и развилось параллельным ему и таким образом, что стало важным источником для христианских авторов вроде тех, кто были составителями евангелия (в его первоначальном виде). Мы, конечно, знали уже о таких благородно мыслящих учителях, как фарисей рабби Хилаль. Но то, что мы узнали теперь, напрямую связывает иудейское и христианское учения, причем таким образом, что встает вопрос: было ли христианство в долгу у иудаизма, или же вообще было его органической частью, пока не возникла нееврейская церковь?

По меньшей мере, как сформулировал это профессор Дюпон-Сом мер, «древо христианства так интересно разрасталось потому, что для него была прекрасно разрыхлена почва». Но это лишь именно «по меньшей мере». Потому что чем дальше, тем больше представляется вероятным, что поначалу ессейский иудаизм и палестинское христианство представляли собой одно и то же растение.