Тимоти Келлер - Разум за Бога: Почему среди умных так много верующих
Значение греха
В 1849 году известный датский философ Серен Кьеркегор написал небольшую, но увлекательную книгу «Болезнь к смерти». В ней он дал определение понятию «грех» таким образом, чтобы его библейские истоки стали понятны современному человеку. «Грех – когда, пребывая перед Богом в отчаянии, человек не желает быть собою… Вера – это желание быть собой, явно связанное с Богом»[232]. Грех – объясняющийся отчаянием отказ найти свою глубочайшую идентичность в отношениях с Богом и служении Ему. Грех – стремление стать собой, обрести идентичность, обособленную от Бога.
Согласно Библии, грех – не просто совершение плохих поступков, но и превращение хороших в самоцель
Что это означает? Каждый человек тем или иным способом обретает свою идентичность, свое ощущение индивидуальности и ценности. Кьеркегор утверждает, что люди сотворены не только способными в целом верить в Бога, но и любить Его, как никого другого, ставить превыше всего в своей жизни, связывать с Ним свою идентичность. Все прочее – грех. Для большинства людей грех – это прежде всего «нарушение божественных заповедей», но Кьеркегору известно, что самая первая из десяти заповедей гласит: «Да не будет у тебя других богов». Следовательно, согласно Библии, грех – не просто совершение плохих поступков, но и превращение хороших в самоцель. Это стремление обрести себя, при котором центральное место для значимости, цели и счастья человека занимает что угодно, только не его отношения с Богом.
В фильме «Рокки» подруга главного героя спрашивает, почему ему так важно «продержаться до конца» в боксерском матче. «Тогда я пойму, что хоть на что-нибудь гожусь», – отвечает он. В фильме «Огненные колесницы» один из главных героев объясняет, почему на Олимпийских играх он полностью выкладывается во время рывка на ста метрах. Он отвечает, что с началом каждой гонки у него «есть всего десять секунд, чтобы оправдать свое существование». Оба они воспринимают спортивные достижения как то, что придает смысл их жизни.
Эрнест Беккер был удостоен Пулитцеровской премии за книгу «Отрицание смерти». Он начинает ее с замечания о том, что потребность ребенка в самоуважении «является обязательным условием его жизни» – в такой мере, что каждый человек в отчаянии стремится к тому, что Беккер называет «космической значимостью». Он сразу же предупреждает читателей, что к этому термину не следует относиться с улыбкой[233]. Наша потребность чувствовать себя значительными настолько сильна, что мы «боготворим» то, на чем строим свою идентичность и ценность. Мы обращаемся к нему со всей страстью, преданностью и преклонением, даже если считаем себя совершенно нерелигиозными людьми. В качестве примера Беккер приводит романтическую любовь:
Самопрославления, глубинную потребность в котором испытывает [современный человек], он теперь ищет в любимом человеке. Этот человек становится божественным идеалом, согласно которому строится жизнь. Духовные и нравственные потребности сосредотачиваются на нем одном[234].
Беккер не говорит, что все стремятся к любви ради ощущения своего «Я». Многие обращаются не к романтическим отношениям, а ищут космическую значимость скорее в работе и карьере:
[Порой] на работу возлагается обязанность оправдать его. Что значит это «оправдание»?.. Он воплощает в жизнь фантазии об управлении жизнью и смертью, судьбой[235].
Но все это лишь готовит почву для непрерывных разочарований:
Никакие отношения между людьми не могут выдержать [это] бремя божественности… Если ваш партнер – это ваше «все», тогда любые недостатки в нем представляют для вас серьезную угрозу… Об этом ли мы мечтаем, возводя любимого человека на пьедестал? Мы хотим избавиться… от своего чувства ничтожности… знать, что наша жизнь не была напрасной. Мы хотим не чего-нибудь, а искупления. Незачем добавлять, что люди не могут дать его[236].
О том же самом говорит и Кьеркегор. Каждый человек должен найти хоть какой-нибудь способ «оправдать свое существование» и избавиться от всепоглощающего страха, что «он ни на что не годится». В более традиционных культурах ощущение ценности и идентичности дает исполнение долга перед родными и служение обществу. В современной индивидуалистической культуре мы обращаемся к личным достижениям, к положению в обществе, к своим талантам и личным взаимоотношениям. Перечень возможных оснований для построения идентичности бесконечен. Одни обретают свое «Я» благодаря власти, другие – благодаря одобрению окружающих, третьим его дают самодисциплина и контроль. Но так или иначе, идентичность строится на чем-нибудь[237].
Личные последствия греха
Определив грех таким образом, мы видим несколько способов, которыми грех разрушает человека как личность. Идентичности, обособленной от Бога, присуща внутренняя нестабильность. Без Бога наше чувство значимости может внешне быть крепким и прочным, но это не так – оно способно улетучиться в один миг. Например, если я строю свою идентичность на том, что я хороший отец, у меня нет истинного «Я» – я всего лишь отец, и не более. Если с моими детьми что-нибудь случится, если я не справлюсь с родительскими обязанностями, от «меня» ничего не останется. Богослов Томас Оден пишет:
Предположим, мой бог – секс, мое физическое здоровье или демократическая партия. Если я обнаружу, что чему-либо из перечисленного грозит серьезная опасность, я буду потрясен до глубины души. Невротическое чувство вины усилится от того, что я поклонялся конечным ценностям… Предположим, я ценю свою способность учить и ясно излагать мысли… Если понятная коммуникация стала для меня абсолютной ценностью, мерилом для всех остальных моих ценностей, тогда [в случае неудачи] на меня обрушатся невротические угрызения совести. Горечь приобретает характер невроза и усиливается, когда кто-нибудь или что-нибудь встает между мной И моей абсолютной ценностью[238].
Когда что-то угрожает нашей идентичности, мы не просто тревожимся – нас парализует страх. Когда мы теряем идентичность ввиду чужой ошибки, то не просто возмущаемся, но становимся заложниками горечи. Когда причиной становится наша собственная ошибка, мы ненавидим или презираем себя за нее до конца жизни. Но только если в основе нашей идентичности находится Бог и Его любовь, мы можем, как утверждает Кьеркегор, отважиться на что угодно и вынести все.
Невозможно избежать чувства неуверенности, сторонясь Бога. Даже если мы уверяем: «Я не стану строить свое счастье или значимость ни на чем и ни на ком», – на самом деле мы уже строим его на личной свободе и независимости. И если она окажется под угрозой, мы опять останемся без своего «Я».
Идентичность, в основе которой нет Бога, неизбежно приводит к опасным формам зависимости. Когда мы придаем благам абсолютный характер, мы приобретаем духовную зависимость. Когда мы черпаем смысл жизни в нашей семье, работе, каких-либо достижениях, не относящихся к Богу, они порабощают нас. Мы вынуждены иметь их. Блаженный Августин говорил, что наши привязанности расположены не в том порядке. Известно его высказывание, обращенное к Богу: «Не знает покоя сердце наше, пока не успокоится в Тебе». Когда мы пытаемся обрести окончательный покой в чем-нибудь другом, наши сердца приходят в расстройство. Блага, которые порабощают нас, – действительно блага, которые заслуживают, чтобы их любили. Но когда сердечные привязанности становятся чрезмерными, наша жизнь входит в такую колею, что почти перестает отличаться от жизни при наркотической зависимости. Как и при любой зависимости, мы отрицаем степень, в которой нами управляют «заменители божества». Чрезмерная любовь создает беспорядочное, неуправляемое страдание при разладе, связанном с предметом наших самых заветных мечтаний и надежд.
Еще будучи пастором на своем первом месте службы, в церкви Хоупвелла, Виргиния, я беседовал с двумя прихожанками. Обе были замужем, у обеих мужья оказались плохими отцами, у обеих сыновья-подростки доставляли все больше неприятностей в школе и были не в ладах с законом. Обе женщины сердились на своих мужей. Я давал им советы и беседовал, в числе прочего, о проблемах неразрешенной горечи, а также о том, как важно прощать. Обе женщины, согласившись, стали стремиться к прощению. Но достичь его удалось только женщине, у которой муж заслуживал большего осуждения, а сама она была менее религиозна. Другой обрести прощение так и не удалось. Эта загадка не давала мне покоя несколько месяцев, пока однажды у этой женщины не вырвались слова: «Если мой сын покатится по скользкой дорожке, вся моя жизнь пойдет прахом!» В своей жизни на первое место она поставила счастье и успех сына. Потому и не смогла простить[239].
