Диалог с Богом. История противостояния и взаимодействия человечества с Творцом - Джордан Питерсон
Каждая живая идея (к таким относится любая, поистине достойная внимания) выражается не как простое описание, но как личность со стремлением, точкой зрения, целым миром, окружающим ее, и великим множеством эмоциональных откликов и ассоциируемых представлений. Диалог – это сражение, в которое вступают личности разных идей. Внутренний диалог, составляющий суть мышления – это война личностей, которая идет в театре воображения и оканчивается смертью проигравших (в силу необходимости – мучительной). Это сражение, которое ведут внутри идеи-личности, не отличается от войны богов на небесах, разыгрываемой в более широком масштабе, затрагивающем все общество: это всего лишь («всего лишь») та же самая война, только происходящая локально, в душе мыслителя, а затем – в воображении всех тех, кто подпал под влияние его мыслей. Именно так Логос индивида – процесс его сознания – устанавливает космический порядок и придает ему новую жизнь.
Потребность в испытании огнем – аналогия будет уместна – отражена и в ключевой идее алхимии: in sterquiliniis invenitur, в прямом смысле «найдено будет в грязи»; или, если сказать иначе, «самое важное, что вам нужно отыскать, найдется там, куда вы меньше всего желаете смотреть». Величайший вызов всему, что есть и чему следует быть, по всеобщему согласию и традиции всегда кроется в самом неизвестном – и в самом страшном. Поскольку он пребывает в нашей слабейшей психологической точке, мы очень сильно рискуем умышленно его не заметить, закрыв глаза: мы склонны оставлять неведомым то, чего сильней всего боимся. Именно поэтому все согласны в том, что сокровища и девы – величайшие драгоценности – пребывают под стражей драконов, и кроме того, именно поэтому жертва угодна Богу, поскольку встреча с чем-то по-настоящему новым в попытке возвыситься требует отказаться от всего, что мешает идти вперед. Часто ради этого мы неизбежно жертвуем тем, что любим больше всего. В свете этого намного легче понять ужасные требования, столь часто выдвигаемые Богом: высшему нужно отдать все, чтобы совершенство проявилось «на земле, как на небе» (Мф 6:10). Прогресс в мышлении – в самой науке – зависит от готовности встретиться с хаосом, пребывая под властью духа, который стремится вверх, к порядку, который хорош, или хорош весьма.
Именно предчувствие тревоги, боли, безнадежности и смятения, ассоциируемого с этой жертвой, – смертью наших прежних предубеждений, – питает характерную черту тирании: стремление противостоять свободе религии, совести, объединений и мысли. Тиран отвергает смирение, настаивая на том, что все необходимое уже известно. Он отрекается от своих отношений с искупительным духом, дарующим откровения, и удваивает ставку, когда становится ясно, что его исходные допущения неадекватны (Исх 7–10); он покоряется власти злого брата этого духа – соблазнителя и узурпатора, хозяина власти и обмана – и отказывается от постоянных маленьких смертей, от которых зависит само поддержание жизни. Такое действие – или, вернее, избегание – обрекает и его самого, и общество, которым он правит, на катастрофу, со временем уничтожающую все. Гибель руководящей идеи ведет к потере ориентиров на пути к просвещению.
Именно понимание реальности и неизбежности тоски, отчаяния, смятения – переходных стадий – заставляет нас приближаться к просвещению или к его посланцам с благоговейным страхом, сопротивлением или откровенной враждебностью. Не убьет ли хирургия, необходимая для удаления всех наших ложных ориентиров и несоответствий, самого пациента – или, по крайней мере, не заставит ли она его молить о смерти? Мы очень часто отвергаем раскаяние, даже когда нас не без причин обвиняют те, кто любит нас (и о чьей любви мы знаем). Мы отвергаем необходимость преображения, слепо и упрямо держась за свои предрассудки. Мы остаемся рабами своих узких корыстных прихотей, отказываясь признать даже намек на свою неполноценность, которую сами же и породили. Так кто же из нас сможет пережить веяние, которое оставит лишь самое лучшее, что есть внутри нас? Так мы избегаем исцеляющей смерти в огне, который одновременно является Богом и искупительным Словом. В «Евангелии от Фомы» об этом сказано так: «Тот, кто вблизи меня, вблизи огня, и кто вдали от меня, вдали от царствия».
Стражи райских врат – херувим и очистительное оружие Бога, обращающийся пламенный меч (Быт 3:24) – это драматические выражения комплекса подобных идей. Главная мораль всей Библии уже предвозвещается в этих вступительных историях, раскрывающих свои тайны на протяжении тысячелетий, как и подобает великим откровениям: «Иную притчу предложил Он им, говоря: Царство Небесное подобно зерну горчичному, которое человек взял и посеял на поле своем, которое, хотя меньше всех семян, но, когда вырастет, бывает больше всех злаков и становится деревом, так что прилетают птицы небесные и укрываются в ветвях его» (Мф 13:31–32). И какова же истинная природа этого срубания и сжигания – губительного, но в то же время насаждающего, искупительного, удаляющего лишнее? Насколько на самом деле враждебна природа, наделившая нас смертной уязвимостью? Насколько сильно страдание свойственно самой жизни – и насколько его можно предъявить Богу, возложив на Него вину? И, напротив, насколько оно проистекает из самонадеянности и гордыни, из нашей неспособности попасть в цель, из самого греха? Возможно, его следовало бы не предъявлять человечеству как вину – а принять как наш собственный недостаток, рожденный безответственностью? Разве это не суть вопроса, не истинный крест?
Штопай дыру, пока невелика, – так гласит известная пословица. Голландцы строили плотины, способные выдержать разгул стихии, в ярости не уступающий сильнейшему шторму за последние десять тысяч лет. Земляные укрепления, которые возвел в Новом Орлеане Корпус инженеров Армии США, строились в расчете на бурю не страшнее тех, какие случались в минувшем столетии. И потом пришел ураган. Было ли это деянием Божьим, как указала страховая компания, или следствием умышленной слепоты? Когда бы ни случилась катастрофа, постигшая природу, государство или человека, нам не уберечься