Эволюция архитектуры османской мечети - Евгений Иванович Кононенко
Селим Явуз-джами, Стамбул.
План (по Юкселю)
Пропорции двора мечети воспроизводят прототип в Эдирне: семи фасадным ячейкам соответствуют шесть боковых, все перекрыты одинаковыми куполами на парусах, за исключением двух ячеек на михрабной оси – они чуть шире остальных и перекрыты поднятыми на уровень куполов зеркальными сводами, что обеспечивает очевидную доминанту продольной оси. Расположение поперечной проходной оси двора – через вторые с юга ячейки вдоль северного портика мечети – также выдает следование не стамбульской, а эдирнской мечети Баязида II.
Селим Явуз-джами, Стамбул. Вид с юго-запада
Селим Явуз-джами, Стамбул. Интерьер: вид с северо-востока
Постановка минаретов мечети Селима Явуза воспринимается как компромисс по сравнению с двумя Баязид-джами в Эдирне и в Стамбуле. Минареты расположены по углам не текке, а двора, оказываясь на продольных осях прилегающих к молитвенному залу блоков помещений-табхана. Тем самым нарочитый захват пространства, отмеченный для культовой архитектуры Баязида II, уступает место своеобразной компромиссной сдержанности – минареты «возвращаются» к южным углам двора (как это было в мечетях Юч Шерефели, Эйюп, Фатих), но сам двор оказывается шире, чем молитвенный зал.
«Большая османская мечеть» как архитектурный тип
Ранняя фаза «классического этапа» османского культового зодчества, приходящаяся на середину XV – начало XVI в., наглядно продемонстрировала размывание довольно стройной и логичной композиционной типологии раннеосманской мечети. Новые требования и условия заказа, формирование «имперского» сознания после ликвидации анатолийских бейликов, падения Византии, балканских, средиземноморских и ближневосточных завоеваний, выстраивание четкой административной иерархии, вершиной которой являлся султан, довольно быстро привели к тому, что сложившиеся ранее композиционные типы мечети – месджит, завие, улу-джами, – удовлетворявшие ритуальным, социальным и риторическим потребностям османского общества (не важно, идет ли речь о государстве или о низовой общине), переместились в область частного патроната. Для выражения государственной риторики и отражения имперской идеологии потребовались иные формы, иной масштаб и соответственно – новый архитектурный тип мечети, окончательно сложившийся в османской архитектуре после взятия Константинополя.
Одним из первых, кто попытался вычленить составляющие образа стамбульских мечетей и сформулировать их архитектурные особенности, стал Ле Корбюзье, предпринявший в 1911 г. «путешествие на Восток»: «Все формы очень четкие; безупречная конструкция демонстрирует всю свою дерзость. <…> Вокруг деревянный город, и белый храм в своем каменном окружении разложил свои купола на больших каменных кубах. Элементарная геометрия дисциплинирует массы – квадрат, куб, шар. В плане это прямоугольный ансамбль с единственной осью»; и далее, конкретно о мечети Селима Явуза: «Легкий благоговейный шум поднимался вверх, где постепенно рассеивался среди свисающих нитей в недрах купола. Этот мнимый световой потолок на высоте трех метров от пола и огромное затененное пространство, закругляющееся вверху, представляют собой одно из самых поэтичных архитектурных творений, которые я знаю»103. Факторы производимого впечатления также не укрылись от внимания великого архитектора: «Нужен обильный рассеянный свет, чтобы не было никакой тени, и идеальная простота ансамбля, все формы которого должны быть проникнуты необъятностью. Внутренность должна быть просторнее, чем площадь, и не для того, чтобы вместить большие массы людей, а для того, чтобы несколько человек, пришедшие помолиться, почувствовали благоговение и радость находиться в таком большом здании. Ничто не укрывается от взгляда: входишь и видишь огромный квадрат <…>; одним взглядом видишь четыре угла, ясно чувствуешь огромный куб с маленькими окнами, откуда возвышаются четыре гигантских щеки, образующих сводчатое покрытие <…>. Еще выше пространство, форму которого трудно ухватить, ибо прелесть полусферы заключается в отклонении от меры»104.
Даже в столь кратких описаниях опыт начинающего архитектора позволил Ле Корбюзье выделить несколько принципиальных моментов, общих для увиденных им стамбульских мечетей, – стремление к созданию плана и объема здания из простых геометрических фигур и тел, предполагающая строгую симметрию осевая планировка, доминанта купольного перекрытия снаружи и подкупольного пространства в интерьере, обозримость и равномерная освещенность зала. Ле Корбюзье при описании гигантских построек не смог удержаться от метафорических сравнений, однако сумел оценить безупречность конструкции, самоценной и не нуждающейся в дополнительных цветовых, световых, пространственных эффектах, – не случайно его возмутило позднеосманское «надругательство в виде отвратительных, возмутительных, низкопробных расписных украшений»105.
Д. Кубан считал, что возведение «имперских комплексов» было проектом, сопоставимым с военными кампаниями, – они требовали мобилизации и концентрации ресурсов, слаженной работы всех уровней административной системы, распределения необходимых заказов и организации поставок106. Результат этой деятельности отражал могущество Османского государства, персонифицированного в фигуре султана-эпонима. Эта риторическая задача оказывается на поверхности: «Государственные соборные мечети, которые возводились в крупных городах Османской империи, заслужили общее название “турецких” благодаря сходству их архитектурного образа, неизменно несущего идею абсолютной власти султана»107. Неудивительно, что представление о «турецкой мечети» (или «мечети турецкого типа»108) в целом стало ассоциироваться именно с подобными сооружениями, воспринимаемыми – несмотря на ограниченное количество памятников, но в то же время благодаря их характерности для османского (прежде всего стамбульского) зодчества, градостроительному значению и влиянию на турецкую (и ширена всю мусульманскую) архитектуру, – как полноценный визуальный бренд и османской, и турецкой культуры109.
Речь, таким образом, должна идти об особом типе мусульманской культовой архитектуры, возникшем на османской территории и вызвавшем к жизни целый ряд довольно точных (а порой и откровенно скучных) подражаний. Возникает необходимость определить этот тип и сформулировать его отличительные характеристики.
Выделение «султанских (имперских) мечетей» как самостоятельной группы памятников впервые было предпринято в опубликованной в 1930 г. статье Мартина Чарлза110. Основанием для такого выделения стало внешнее сходство ряда стамбульских памятников с константинопольским храмом Св. Софии, но автора более интересовала уникальная ситуация эксплуатации одного образа архитектурного шедевра в османской столице и отличия шести «великих имперских зданий» (мечетей Баязид, Шехзаде, Сулеймание, Султанахмед, Йени, Фатих) от византийского «прототипа», нежели их типологическое объединение, рассмотрение эволюции османского культового зодчества и тем более поиск истоков данной композиции.
На новом уровне к данному вопросу спустя 60 лет вернулся Говард Крэйн, в большой статье рассмотревший «султанские мечети» именно как инструмент политической риторики111. Такая постановка вопроса исключила из задач исследования определение архитектурной типологии и предопределила сосредоточение на прямом монаршем заказе и только в столицах, что, с одной стороны, позволило не рассматривать результаты «женского патроната» и постройки в провинциях, а с другой, – заставило объединить в одну группу здания, очевидно различающиеся по композиционным и конструктивным характеристикам (айванные мечети, зальные улу-джами, большие центрально-купольные мечети XV–XVIII вв., «павильонные» дворцовые мечети XIX в.). При этом, акцентировав преемственность «триумфального» значения между раннеосманскими улу-джами и стамбульскими купольными мечетями, Г. Крэйн значительно расширил (по сравнению с М. Чарлзом) число рассматриваемых «имперских мечетей» (включив в их число Селим Явуз-джами, Селимие в Эдирне, Йени Валиде в Ускюдаре, Нуросмание и Лалели). Исследователь подчеркивал необходимость выражения в архитектурном заказе единства духовной и светской власти и, опираясь на средневековые хроники, настаивал на понимании османами политических метафор султанских
