Евангелие страданий - Серен Кьеркегор
Древний мудрец сказал: удерживайся от ссоры – и ты уменьшишь грехи (Сирах 28:9). Но тот, кто уменьшает грехи, тот покрывает множество грехов и покрывает его дважды: тем, что сам не грешит, и тем, что предотвращает от этого другого. И все же тот, кто удерживается от ссоры, предотвращает другого от греха лишь на мгновение, и, возможно, тот обратится на другую сторону и вновь станет искать ссоры, но о том, кто обратит грешника от ложного пути его, апостол Иаков говорит, что он покроет множество грехов[52].
Но возможно ли верно поведать о том, как любовь покрывает множество грехов; не многообразнее ли, чем даже грех, проявляется любовь? Когда она видит надломленную трость[53], она умеет покрыть множество грехов, чтобы трость не надломилась под тяжестью. Когда она видит курящийся лен[54], она умеет покрыть множество грехов, чтобы пламя не угасло. Когда она одержала победу над множеством грехов, она умеет вновь сокрыть их множество и готовит праздничный пир, подобно отцу блудного сына[55], она стоит с распростертыми объятиями и ждет заблудшего, и все ему забывает, и подвигает его все забыть, чем опять же покрывает множество грехов; ведь любовь не заходится в плаче от множества грехов – для этого она должна была бы взирать на грех, тогда как она покрывает множество грехов. И когда многообразный грех противится ей, любовь являет себя еще многообразнее, не уставая верно тянуть с ним неравное ярмо, не уставая всему верить, всего надеяться, все переносить[56]. Когда грех ополчается против любви и желает разделаться с ней, когда за добро он платит бранью, издевкой и хохотом, любовь не отвечает бранью на брань, она благословляет, а не проклинает[57]. Когда грех злобно завидует любви, когда он, ненавидя ее, желает заставить любовь саму грешить, тогда нет лжи в ее устах[58], но лишь молитва и увещевание. Когда же молитвы и увещевания лишь распаляют грех, становясь поводом к новому множеству грехов, любовь не отверзает уст своих[59], но остается не менее верна, подобно верной жене, спасающей любовь по-женски – «без слов» (1 Пет 3:1). И вот грех мнит, что он добился своего, что их пути скоро разойдутся, но смотри, любовь остается с ним на пути[60]. Грех желает оттолкнуть от себя любовь, он принуждает ее идти с ним на поприще, но смотри, она идет с ним два[61]; он ударяет ее в правую щеку, но смотри, она подставляет другую[62]; он берет у нее рубашку, но смотри, любовь отдает и верхнюю одежду[63]. Грех тогда чувствует уже свое бессилие, он не может этого терпеть, он желает отделаться от любви и тогда оскорбляет ее столь глубоко, сколь возможно; ведь он думает, что любовь не в силах простить более 7 раз. Но смотри! Любовь оказалась в силах простить семижды семьдесят раз[64], и скорее грех устал быть прощаемым, чем любовь прощать. Да, как есть сила греха, выносливо изнуряющая всякое лучшее чувство в человеке, так есть и небесная сила, которая не дает пищи греху и морит голодом множество грехов, и эта сила – любовь, которая покрывает множество грехов.
Или же это не так? Или мы должны восхвалить лучше мирскую премудрость, искусно изображающую множество грехов, нагнетая страх? Но разве не должны мы скорее спросить такую премудрость, откуда она взяла такие свои познания? И если бы она сумела убедить любовь вести себя так же, как она, то любовь никогда ничему не положила бы начало и ничего бы не достигла. Но любовь начинает с того, что покрывает множество грехов, и заканчивает тем же, с чего начала – тем, что покрывает множество грехов.
* * *
Счастлив человек, чьи грехи покрыты, но блаженнее любовь, покрывающая множество грехов.
* * *
Любовь покрывает множество грехов. Если бы любовь победила в мире, тогда, конечно, множество грехов сокрылось бы, будучи покрыто любовью, и все усовершилось бы в любви. Если бы войско любви было бесчисленным в мире, если бы числом оно было равным войску врага и могло бы сражаться один против одного, неужто любовь не победила бы тогда, не оказалась бы сильнейшей! Но когда, напротив, те, кто служат любви, малы числом, и каждый из них одинок, способна ли любовь действительно покрыть множество грехов? И не есть ли тогда слово апостола, если мы пожелаем увидеть что-то помимо благочестивого неведения любви и ее рвения в отведенных ей границах, не есть ли тогда это слово прекрасная, но праздная речь? Не должны ли мы отнестись к слову апостола как к вдохновенному сумасбродству и скорее восхвалить мирскую премудрость, говорящую, что жизнь течет по своим законам, и даже если в мгновение нужды окажется, что любовь живет по соседству с нечестием, нечестию это ничего не даст. Но готов ли рассудок столь же легко утверждать противное этому – то, что на любовь никак не влияет соседство нечестия с ней? Разве станет он отрицать, что в жизни невинному приходится часто страдать с виновным? Давайте спросим рассудок. Древний язычник[65], превозносимый в язычестве как мудрец, плыл с нечестивцем на одном корабле. И вот когда корабль попал в бедствие на море, нечестивец возвысил голос, желая помолиться; но мудрец сказал ему: «Помолчи; ведь если небо увидит, что ты на борту, то корабль потонет». Итак, разве не верно, что виновный может быть причиной гибели невиновного? Но тогда не верно ли и обратное? Рассудку просто недостает мужества верить в это, и он, имея довольно безверной премудрости для того, чтобы обнаружить бедственность жизни, не имеет сердца для того, чтобы постичь силу любви. Разве не так? Рассудок способен сделать человека лишь унылым и малодушным, а любовь дарит свободу и мужество, и потому всякое слово апостола свободно и дерзновенно. Что, если бы на борту корабля вместо нечестивца
