Рэймонд Браун - Введение в Новый Завет Том I
«Что библейские авторы имели в виду и пытались донести». Такая двойная постановка вопроса отражает важный нюанс. Новозаветные авторы знали больше христианских преданий, чем донесли или даже могли донести до своей аудитории (ср. Ин 21:25!). Поэтому следует избегать негативных аргументов умолчания типа «автор не упомянул, а значит, не знал…». Например, о непорочном зачатии Иисуса сообщают только Мф и Лк. Отсутствие соответствующих упоминаний у других авторов не обязательно означает, что они о нем не знали (и уж тем более, что они его отрицали[71]), — но нельзя и предполагать, что это знание было распространенным. Экзегеза, которая на уровне буквального смысла занимается тем, что евангелисты попытались донести до читателя в письменном тексте, во многом построена на домыслах.
Более тонкий момент касается взаимосвязи между тем, что передает письменное слово, и тем, что имели в виду авторы. Есть ряд возможностей: в зависимости от мастерства автора письменный текст может передавать все, что задумал автор, или передавать лишь частично, или передавать нечто противоположное или даже такое, что автору и на ум не приходило[72]. Однако интерпретатор должен начинать с предпосылки об общем соответствии между авторским замыслом и авторским текстом. Поэтому лишь в исключительных случаях библейские экзегеты должны обращать внимание на случаи, когда письменное слово, возможно, не отражает интенцию автора.
Могут возразить: «Откуда известно, что какой‑то древний автор хотел сказать нечто иное, чем предполагают его слова?» Иногда это видно из контекста или других отрывков. Вспомним, например, что Лука, в отличие от Мк/Мф, не сообщает о бичевании Иисуса римскими солдатами; соответственно, в Лк 23:26 «они» (поведшие Иисуса на казнь) формально относится к «первосвященникам, начальникам и народу» (Лк 23:13). Многие толкователи усматривают здесь сознательную попытку Луки возложить вину за распятие на иудеев и обелить римлян. Однако небрежность в использовании антецедентов — частое явление[73]. В дальнейшем Лука четко показывает, что в распятии участвовали (римские) солдаты (23:36); в других местах он также сообщает, что язычники убили Иисуса (18:32–33; ср. Деян 4:25–27). Судя по другим новозаветным текстам, все христиане (или большинство их них) слышали и знали о роли римлян в распятии Иисуса, поэтому аудитория Луки поняла бы слово «они» (Лк 23:26) именно в этом смысле (как и последующие христианские читатели). Скорее всего, в данном случае Лука написал не совсем то, что хотел сказать.
Все же не следует злоупотреблять такими толкованиями. Часто экзегеты усматривают противоречия в повествовании, объясняя их тем, что автор скомбинировал противоречащие друг другу источники. Такие сценарии возможны, но не всегда вероятны. Повествование в том виде, в каком оно дошло до нас, древним читателям представлялось осмысленным, и мы можем видеть противоречия там, где их нет. Например, некоторые комментарии находят противоречие между Мк 14:50 («и оставив Его, бежали все», КП), Мк 14:51 («некий юноша следовал за Ним», КП) и Мк 14:54 («Петр издали последовал за Ним», КП). Действительно это так или перед нами взаимодополняющие иллюстрации провала учеников? Все бежали или отреклись (даже те, кто поначалу попытался следовать за Иисусом).
И последнее об авторской интенции: мы говорим о последнем или основном авторе той или иной новозаветной книги. Порой новозаветные авторы пользовались источниками (большая часть которых не сохранилась). Например, согласно широкому научному консенсусу, Матфей и Лука использовали не только Мк, но и Q — грекоязычное собрание речений (примерно соответствует общему материалу Мф и Лк, отсутствующему в Мк). Как мы увидим в главе 6, возникла целая индустрия исследований о Q, анализирующих точный состав и богословие этого гипотетического источника, возможные несохранившиеся речения из Q, взгляды читателей Q, характер Q как самого достоверного из известных источников об Иисусе и т. д. Конечно, такие гипотезы имеют право на существование, но все же не следует подавать гипотетические смыслы Q как авторитетные библейские/новозаветные смыслы. При экзегезе библейских книг, действительно, важно распознать их источники, однако канонический НЗ, авторитетный для христиан, состоит из целостных книг, а переконструированных источников (сколь угодно интересных).
Такая оговорка отчасти защищает новозаветную науку от частых возражений, что ученые постоянно меняют свои взгляды на композицию и источники, и христианство не может основываться на столь неопределенных результатах. На самом деле, поскольку «учеными» можно назвать великих христианских авторов античности (например, «отцов церкви»), церковь всегда опиралась на науку. Но вышеупомянутое возражение содержит здравое зерно: церквам и их представителям нет нужды (и даже не следует) строить проповедь и создавать обычаи на гипотетических источниках. Правда, ученые расходятся и в толковании существующих книг НЗ, но здесь меньше домыслов, чем в реконструкции источников.
(Г) Небуквальные смыслы
Буквальный смысл библейских отрывков — базовый, но не единственный, а историческая критика — не единственная форма интерпретации. В частности, природа Библии делает особенно важными три пласта более широкого смысла.
Смысловой пласт, определяемый боговдохновенностью
Говоря выше (раздел Б) о четырех концепциях боговдохновенности, мы остановились на четвертой как самой приемлемой для тех, кого интересует духовный смысл НЗ. Для нее характерно понятие двойного авторства, божественного и человеческого, — «авторства» не в том смысле, что Бог надиктовывал текст, а люди записывали, а в том, что создание библейских книг людьми было частью божественного промысла, в результате чего ВЗ и НЗ артикулируют откровение и дают наставление народу Божьему. Если Писания боговдохновенны, естественно предположить, что в них содержится не только буквальный смысл (который имели в виду и передавали читателям авторы), но и смысл более глубокий, вложенный Богом. Этот аспект Библии широко признавался экзегетами с ветхозаветных времен (например, в Кумране) до Реформации (см. краткий исторический обзор в NJBC 71.31–44). Интересы христиан в данном отношении были сосредоточены в двух областях: использование ВЗ в НЗ, использование Библии в послебиблейской церковной практике и проповеди. Признавалось, что новозаветные авторы находили в ВЗ такие прообразы новозаветных событий, которые не входили в замысел первоначальных человеческих авторов, и что церковная литургия и образность в христологии, мариологии и сакраментологии усматривала в текстах такие намеки на (более поздние) верования, которые напрямую нельзя вычитать из НЗ.
Этот тип интерпретации именуется по–разному: духовный смысл, типология[74], обетование и исполнение. Основная проблема здесь заключается в критерии: как отличить реальный глубинный смысл от того, который может нам померещиться в нашей экзегетической изобретательности. Среди предлагавшихся критериев были такие: широкий консенсус (в частности, отцов церкви) относительно толкования, наличие основы в библейских образах и мотивах. Например, трактовка Мелхиседека как прообраза Христа (Евр 7) призвана обосновать литургическую интерпретацию предложения Мелхиседеком хлеба и вина (Быт 14:18) как прообраза/предвосхищения евхаристии.
В 1925–1970 годы в католических кругах был разработан такой взгляд на данную проблематику, который менее дистанцировался от академического. Он предполагал понятие sensus plenior (лат. «более полный смысл») Библии. Sensus plenior— это глубинный смысл, задуманный Богом (но не входивший в четкую интенцию человеческого автора), который обнаруживается в словах Писания при их изучении в свете дальнейшего откровения или развития в понимании откровения[75]. Один из критериев виделся в разумной однородности sensus plenior с буквальным смыслом. Однако с 1970–х годов католическая экзегеза в значительной мере слилась с центристским христианским подходом к Писанию, и поиск небуквальных смыслов, отраженный в доктрине sensus plenior, привел к разработке двух герменевтических подходов, описанных ниже.
Смысловой пласт, определяемый местом книги в каноне
Если первичный библейский смысл для нас имеет сама новозаветная книга, а не ее гипотетические источники, то на другом конце спектра книга обретает смысл в ее взаимосвязи с другими библейскими книгами. Более того, книга и является библейской лишь постольку, поскольку входит в новозаветный (и библейский) канон. Ни один новозаветный автор не знал, что его сочинение войдет в собрание 27 книг и будет читаться как актуальное спустя века и тысячелетия. Более того, некоторые авторы не были бы в восторге от того, что одним авторитетом с их книгами будут наделены книги, ставящие совершенно иные акценты. Скажем, с учетом сказанного в Гал 2:11–14 о Кифе (Петре) и «некоторых от Иакова», Павел мог бы счесть странным, что канон включает его письмо наряду с двумя письмами, приписываемыми Петру, и одним письмом, приписываемым Иакову[76]. Луке могло бы не понравиться, что между частями его двухтомника вклинился другой текст, в результате чего вторая часть стала восприниматься как произведение иного жанра. Однако каноничность книг, которые мы обсуждаем, составляет важный аспект их смысла.
