Сергей Юрченко - Я. Философия и психология свободы
Апостол новой религии Павел восклицал в своем послании к Коринфянам: «А если Христос не воскрес, то проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша» (1 Кор. 15, 14). В христианском понимании – смерть Иисуса становится победой только в том случае, если Мессия, выброшенный злодеями в другой мир, смог вернуться вновь к смертным. Разве не странно, что человек, выстроивший свое учение на Царстве Небесном и говоривший, что он «не от мира сего» и тем самым «победил этот мир», а затем в подтверждение своих слов ушедший навсегда в это Царство, не считается его адептами победителем, если он не смог вернуться? Потрясает тут то, что в человеческом восприятии христиан Иисус только тогда хорош, когда он отрекается от собственных идей, возвращается к человеческим ценностям и становится попросту шарлатаном: дав себя вытолкать в одну дверь, тут же, будто иллюзионист, возвращается на сцену через другую дверь.
Смерть как победа отвергается зоопсихологией, ведь это – антитезис дарвинизма, крах всей эволюции с ее торжеством жизни. Животные не приемлют это. Не приемлет это и человек. Именно поэтому в его истории национальные вожди объявляются «вечно живыми», а их тела хранятся в мавзолеях, словно некий аргумент против другого, темного и враждебного самосознанию мира: мира Брахмана, мира нуминозного Я, мира вечного настоящего нелокальной Вселенной.
Отношение общества к суициду очень хорошо характеризует уровень его гражданского свободомыслия, т.е. его психиатрической свободы от самого себя, от своего человеческого. То, как это общество воспринимает эвтаназию, есть показатель его религиозного самодовольства. Именно все теократические религии (иудаизм, христианство, ислам) в отличие от мистических учений (индуизма, буддизма, даосизма) отличаются резким неприятием акта произвольного ухода из жизни. «Проклят повешенный на дереве», - сказано в Торе. Хотя самоубийство как средство от бесчестия, кажется, не осуждается: «И сказал Саул оруженосцу своему: обнажи свой меч и заколи меня, чтобы не пришли эти необрезанные и не издевались надо мною». А в христианстве суицид был навсегда ассоциирован с подлым предательством Иуды. Но Мессия тоже был самоубийцей. Правда, называют это жертвоприношением агнца во имя человеческих грехов, а все тот же Павел твердит: «Кровию Христа мы оправданы». «Радуйтесь, бога убили!» - вот что должно быть написано на всех христианских храмах.
Фраза Иисуса о том, что его ученикам «должно родиться заново», т.е. переродиться выражает его главный нравственный, а лучше сказать – психотерапевтический постулат о непротивлении злу: получивши по одной щеке, подставь и вторую, а снимающему с тебя верхнюю одежду отдай и нижнюю? Что стоит за этим самоубийственным призывом, которому никто никогда в истории христианства не следовал? Отказ от безусловной любви к жизни. Б. Рассел в статье «Почему я не христианин?» ссылался именно на эту заповедь, считая ее неприемлемой для человека и человеческого общества в целом. Отказ защищаться является по сути антидарвинистским. Если бы природа следовала этому благородному правилу, эволюция не ушла бы дальше амеб.
Перерождение, о котором говорил Иисус, именно в том и заключается, чтобы изменить свою человеческую психологию, в которой солипсический Синдром брамы – главный. По крайней мере, Церковь никогда этого не делала, лишь преумножив лицемерие христианского мира. Фактически она начала искажать бескомпромиссное учение своего основателя еще при апостолах. Галилейский рыбак Петр в угоду всем властям поспешил заявить, превратив гордыню непротивления в раболепство: «Всех почитайте, братство любите, Бога бойтесь, царя чтите. Слуги, со всяким страхом повинуйтесь господам». Словом: любите жизнь и примите ее, какой бы она подлой не была. Пожалуй, прав был Ницше: «Был лишь один христианин. И его распяли».
Вот две армии стоят на поле боя, и с обеих сторон жрецы одного и того же человеческого бога благословляют народы на взаимное истребление. Защищать свои интересы – это так естественно. И что будет с народом (а заодно и с его жрецами), который не противится злу? Он недолго просуществует. А поэтому – «око за око». Если нравственность есть синоним ханжества, то вклад христианства в эту добродетель несомненен. Логика неприятия суицида проста. Любой жрец вам скажет: «Если жизнь является даром Божиим и подготовкой к встрече с Богом, то каждому из нас в нашей жизни должно испить до дна ту чашу, которую нам нужно испить. Мы не знаем, что это за чаша, но мы знаем, что Господь каждому из нас эту чашу дает. И, если я, не допив ее до дна, просто отброшу ее от себя, то это будет предательством по отношению к самому себе».
Словом, жизнь, какой бы она не оказалась, – дар Господа. Этот дар получают и слепорожденные, и паралитики, и раковые больные. Бог его дал, бог, когда придет время, и возьмет все обратно. Всякий, кто отказывается ждать своего часа, предписанного высшей волей, совершает чудовищную ересь. Своим поступком человек ставит себя выше бога. Это – вызов, ведь всемогущий бог однако оказывается менее свободен, чем человек: он не может убить себя. Вот где кончается всемогущество Творца. Вывод: СМЕРТНЫЙ ЧЕЛОВЕК ОКАЗЫВАЕТСЯ СВОБОДНЕЕ ВЕЧНОГО БОГА. В сущности, неприятие человеком права других на самоубийство есть продолжение его солипсических притязаний на место бога. Уходящий из этого мира, отказавшись от борьбы, в каком-то смысле оскорбляет воинственного царя, ведь тому подсознательно нужны толпы подданных, а не горы трупов. Невозможно завоевать народ, который отказывается сражаться за жизнь.
Убивать других умеют и животные, но они не способны на самоубийство. По-настоящему суицид есть единственное человеческое преступление. И это не простится ему. Всех самоубийц ждет преисподняя, твердят воинственные цари в жреческих одеяниях. Там они тоже станут совечными богу, но только вечность их станет мучением, от которого уже не спасешься эвтаназией. Какая мерзкая метафизика!
Я люблю самоубийц. Я всегда буду на стороне Иисуса, идущего в Иерусалим за смертью, а не на стороне Мухаммада, бегущего от нее в Медину. И печальный мальчик Лермонтов, напросившийся на дуэль, мне дороже повесы Пушкина, отстаивающего супружескую честь. И никому не известный физик Эренфест, покончивший с собою, мне симпатичнее, чем его знаменитый друг Эйнштейн. И Цветаева мне милее Ахматовой. И горький пьяница, уничтожающий себя в вине, мне ближе преуспевающего трезвенника. Даже в мире бессмертных свободный человек должен иметь право на смерть. Что уж говорить про общество существ, каждому из которых суждено рано или поздно удобрить землю.
Не только теократические религии, но вообще все тоталитарные учения отвергают суицид. Стареющий Платон после долгих лет размышлений написал книгу об идеальном Государстве. А к ней он добавил «Законы». Величайшими преступниками в этом кодексе оказывались самоубийцы. В идеальном государстве Платона они оказывались хуже воров и убийц, поскольку поступки первых коренятся в обычных человеческих (дарвинистских) пороках: в жадности, зависти, мести, а поступки вторых – это преступление против самого государства. Убивающий себя отвергает идеальное государство, предпочитая ему смерть. Но как наказать мертвецов? И тогда Платон, вспомнив, наверное, историю про милетских дев, требует, чтобы самоубийц лишали погребения и выбрасывали их трупы на съедение зверям.
СССР тоже был идеальным государством. В нем тоже не поощрялись разговоры о смерти и всегда молчаливо осуждались те, кто захотел преждевременно покинуть дружную советскую семью. Настоящий коммунист (как настоящий христианин) никогда не покончит с собою. Он будет жить назло всем буржуям (еретикам). Но вместе с тем умереть за святыню – бога, церковь или партию – это несомненная заслуга во имя жизни.
У религиозного и тоталитарного самосознания есть одно общее – сакрализация собственного бытия. Для римлянина его империя была так же священна, как для древнего израильтянина – его бог Яхве, а коммунизм для большевиков и нацизм для фашистов были так же святы, как ныне США – для стопроцентного американца. И то, и другое самосознание одинаковы враждебны к такому крайнему проявлению свободы как суицид, поскольку и то, и другое самосознание самодовольны. Глубинная причина неприятия суицида – инстинкт выживания. И все понимают, что в этом дарвинистском инстинкте скрыто изрядное свинство. Ведь именно из-за этого инстинкта и совершаются все преступления. Люди луг, крадут, подличают, насилуют, убивают и судятся не ради злого умысла и не забавы ради, но во славу инстинкта выживания. Тут следует принять во внимание и то, что каждый злодей, вступивший в противоречие с этим миром, по сути всегда оказывается перед альтернативой: убить себя или начать убивать тех, кто мешает ему жить. Почему бы тому, кто организует массовые убийства, террор или самолично начинает расстреливать людей из «идейных соображений» просто не начать с самого себя? Он получит полное удовлетворение: убивая себя, убиваешь мир. И если уж развивать эту мысль до конца, то дьявол, изгнанный с небес, мог ведь упасть на землю и разбиться вдребезги вместо того, чтобы затевать войну с людским родом. В этом смысле дьявол – это лишь воплощение ожесточенного инстинкта выживания. Он просто хочет жить. Возможно, дьявол тоже считает самоубийство грехом?
