Символическая жизнь. Том 2. Работы разных лет - Карл Густав Юнг
1739 Итак, поскольку психология принимает во внимание собственные предпосылки, ее отношение к философии и истории идей самоочевидно, чему и служит подтверждением настоящая книга. Никто не вправе отрицать, что некоторые из указанных предпосылок представляют собой переосмысление идей, высказанных еще романтиками. Однако не столько некие идеальные предпосылки оправдывают исторический подход автора, сколько якобы «современная» феноменологическая точка зрения на «чистый опыт»: эту точку зрения предвосхищали романтики, и она фактически соответствует самой природе романтизма, который стремился «переживать», а не «исследовать» психику. Снова появились философы-врачи, приток которых впервые наблюдался в эпоху после Парацельса, особенно в философской алхимии, причем наиболее умелыми и авторитетными практиками были именно врачи. В соответствии с донаучным духом того времени романтическая психология начала девятнадцатого века была детищем романтической натурфилософии (вспомним К. Г. Каруса), хотя начатки эмпиризма уже проявлялись у Юстинуса Кернера[539]. Психология шестнадцатого столетия, с другой стороны, опиралась на оккультную и религиозную подоплеку; она именовала себя «философией», но более поздняя, «просвещенная» эпоха вряд ли одобрила бы это самоназвание. Психика как опыт – отличительная черта романтиков, искавших синий цветок[540], а также философских алхимиков, искавших lapis noster («наш камень». – Ред.).
1740 Настоящая книга делает доброе дело, распахивая перед современной психологией дверь в подлинную сокровищницу созерцательной романтической поэзии. Параллелизм с моими психологическими понятиями является достаточным основанием для того, чтобы считать их «романтическими». Аналогичное исследование философских предшественников этих понятий также могло бы оправдать такое обозначение, поскольку всякая психология, рассматривающая психику как «опыт», будет с исторической точки зрения «романтической» и «алхимической». Однако ниже этого экспериментального уровня моя психология становится научной и рационалистической, и я прошу читателя об этом не забывать. Основанием моих рассуждений является реальность всего психического, признание того факта, что психика также может быть чистым опытом.
1741 Автор с большим мастерством справилась с поставленной задачей, и я всячески советую эту книгу всем, кто интересуется проблемами современной комплексной психологии.
К. Г. Юнг,
Кюснахт, Цюрих, февраль 1935 г.
Предисловие к книге Гилли «Темный брат»[541]
1742 Пусть я написал предисловие к стихотворной драме Гертруды Гилли, прошу читателя не предполагать, будто текст нуждается в психологическом комментарии для усиления эффекта. Произведения искусства сами себя объясняют. «Темный Брат» лишен налета современного мракобесия, присущего отдельным нынешним картинам, и не является непосредственным плодом бессознательной деятельности, который требует истолкования и перевода на общепонятный язык.
1743 Однако пьеса автора современна в том отношении, что главное в христианстве, божественная драма, получает в ней освещение через область человеческой мотивации. Действительно смелый ход! Но разве личность Иуды не вызывала ранее сомнений при обсуждении тайны искупления? По мнению некоторых протестантских богословов и историков, Сам Христос должен лишиться Своей божественности и сделаться просто основателем религии, пускай возвышенной и образцовой, а Его страсти суть всего-навсего человеческие страдания во имя идеала; тем самым появляется возможность добавить изрядную толику правдоподобия в поступки героев и их противников. Лишь в мифологической фазе разума герои выступают представителями света и чистоты, а их противники считаются воплощениями абсолютного зла. Настоящий человек – это смесь добра и зла, самоопределения и бездейственной зависимости, а грань между подлинными идеалами и личным стремлением к власти провести зачастую очень трудно. Что касается гения, то роль рупора и провозглашателя новых истин не всегда воспринимается обычными смертными как однозначное благословение, особенно когда дело касается религиозных убеждений.
1744 В той или иной форме фигура Искупителя универсальна, поскольку она причастна нашей общей человечности. Она неизменно возникает из бессознательного индивидуума или целого народа, когда складывается та или иная невыносимая ситуация, которая требует решения, причем его невозможно добиться одними только сознательными действиями. Например, мессианские упования евреев достигли расцвета, когда из-за неурядиц после правления Ирода Великого сгинула всякая надежда на выделение самостоятельного жречества или установление собственного царства, когда Иудея превратилась в римскую провинцию, лишенную какой-либо автономии. Потому вполне ожидаемо эти мессианские упования сосредоточивались на политическом искупителе; находились искренние патриоты, примерявшие на себя эту роль – прежде всего Иуда Галилеянин, о восстании которого сообщает Иосиф Флавий[542]: в пьесе Гилли герой с тем же именем, смело, но вполне логично, принимается за решение аналогичной задачи.
1745 Но в основании божественной драмы лежит другой план, который не подразумевает внешнего – социального или политического – освобождения человека. Скорее, он направлен на человека внутреннего и психическую трансформацию последнего. Каков резон изменять внешние условия, если внутреннее мировосприятие остается прежним? С психологической точки зрения все равно, подчиняется ли человек внешним обстоятельствам или некоей интеллектуальной или моральной системе. Истинное «искупление» происходит только тогда, когда индивидуум возвращается к тому самому глубокому и сокровенному источнику жизни, который обычно называют Богом. Иисус – способ нового, непосредственного познания Бога; сколько мало все зависит от внешних условий, наглядно показывает вся история христианства.
1746 Человек живет в состоянии постоянного конфликта между истиной внешнего мира, в который он помещен, и внутренней истиной психики, которая связывает его с источником жизни. Его тянет то в одну сторону, то в другую, пока он не научится понимать, что имеет обязательства перед обеими сторонами. В этом отношении пьеса Гертруды Гилли выражает универсальный и вневременной человеческий факт: за пределами нашего личного и ограниченного временем сознания, в нашем внутреннем «Я», разыгрывается вечная драма, в которой «слишком человеческие» актеры тянутся вовне, тоскуют по высшему и сразу же отступают, в поисках глубинной истины, желая использовать ее в своих целях и для собственной гибели.
1747 Если Иуда в пьесе Гилли изображен как темный брат Иисуса, если его характер и судьба напоминают Гамлета, то для этого вполне возможно выявить подходящие сокровенные причины. Конечно, можно было бы вывести его более активным и агрессивным, например пламенным патриотом, который должен избавиться от Иисуса по внутренней необходимости, поскольку Иисус как «развратитель» людей препятствует его планам по их освобождению, или же потому, что Иуда
