Символическая жизнь. Том 2. Работы разных лет - Карл Густав Юнг
1605 Я употребляю слово «четвертичность» применительно к мандалам и тому подобным структурам, которые спонтанно проявляются в снах и видениях, либо «придумываются» для выражения целостности (например, четыре ветра и четыре времени года, четыре сына, серафимы, евангелисты, Евангелия, четверичный путь и пр.). Четвертичность – вне сомнения, образ или картина, но это не значит, что оригинала не существует!
1606 Не будь в образе противоположности, он не был бы образом целостности. Однако он должен быть образом невыразимой целостности, иначе говоря, его символом. Он имеет значение для богослова лишь постольку, поскольку тот придает ему значение. Если он предполагает, что образы и формулировки не являются содержаниями его сознания (противоречие in adjecto[420]), то ему остается лишь признать в них точные копии оригинала. Но кто в здравом уме такое предложит? Пусть церковь уже давно отвергла идею четвертичности, факт остается фактом: церковная символика изобилует отсылками к ней. Поскольку тройственность (Троица) – всего один (хоть и главный) признак Божества, четвертый элемент уничтожается силлогизмом privatio boni. Но католическая церковь давно осознала, что без противоположностей картина не будет полной. В итоге она допустила (по крайней мере, предварительно) наличие женского элемента внутри мужской Троицы (Assumptio Beatae Virginis[421]). А вот дьявол по понятным причинам исключен и даже уничтожен догмой privatio boni.
1607 Признание Beata Virgо (Приснодевы. – Ред.) – смелая попытка, ведь Богоматерь принадлежит к той lubricum illud genud [422](выражение святого Епифания), которая столь подозрительна для морализирующей церкви. Однако Марию духовно «очистили» через догмат Conceptio immaculata (непорочного зачатия. – Ред.). Я рассматриваю Успение как осторожный шаг к решению проблемы противоположностей, а именно, к введению четвертой метафизической фигуры в божественную целостность. Католической церкви почти удалось создать четвертичность без тени, но дьявол все еще бдит неподалеку. Успение – важный шаг вперед в христианской (?) символике. Развитие завершится, когда сложится догмат Со-Искупительницы, однако основная проблема не исчезнет, даже если пара противоположностей
прокрадется в божественную целостность. Католическая церковь (в лице папы римского) сочла целесообразным признать марианское[423]движение масс, то бишь психологический факт, настолько всерьез, что папа без колебаний отказался от освященного веками принципа апостольской власти.1608 Протестантизм волен игнорировать духовные проблемы нашего времени, но тем самым он покидает поле битвы и теряет связь с жизнью.
1609 Будучи естественным и спонтанным символом, четвертичность имеет прямое отношение к человеческой психологии, в то время как тринитарный символ (столь же спонтанный) сделался отчужденной абстракцией. Как ни странно, среди моей коллекции мандал найдется немного троиц и триад. Все они немецкие[424]! (Немцы не осознают свои тени, следовательно, лишены коллективной вины!)
1610 Не могу сказать, в какой степени человеческие слова и образы, изобретенные или спонтанные, могут соответствовать оригиналу. Я знаю лишь, что они изрядно нам досаждают, подозревают люди об их существовании или нет, подобно незримой болезни. На практике крайне важно, какова главенствующая идея целостности, больше в ней троичности или четвертичности. В первом случае все благо исходит от Бога, а все зло – от человека. Тогда человек уподобляется дьяволу. Во втором случае человек может спастись от дьявольской одержимости, чураясь зла. Что произошло в национал-социалистической Германии? Что происходит при большевизме? Посредством четвертичности зло набирается сил, превосходя человеческие, и возвращается к божественной целостности, из которой рождено – даже согласно книге Бытие (змея сотворил не человек).
1611 Символ четвертичности имеет такое же отношение к Божеству, как и Троица. Едва я задумываюсь о познании «Бога», мне приходится выбирать из своего запаса образов между понятиями монады, диады, триады, тетрады или смутной множественности. Так или иначе, выбор ограничивается типом раскрытого человеку образа. Яхве и Аллах суть монады, христианский Бог – триада (исторически), современный опыт как будто подразумевает тетраду, а раннее персидское божество – диаду[425]. На Востоке присутствуют диадическая монада Дао и монадический Антропос (пуруша), Будда и так далее.
1612 По моему скромному мнению, все это во многом связано с психологией. Нам не на что опираться, кроме этих образов. Без них нельзя даже говорить о переживании божественного, не то выйдет полная невнятица – разве что рассуждения о «мане»[426], которая, кстати, тоже есть образ. Поскольку речь идет о невыразимом опыте, образ насущно необходим. Я готов согласиться, если мне скажут: Бог приближается к человеку через символы. Но мы далеки от знания того, верны эти символы или нет.
1613 Принцип privatio boni нельзя сравнивать с четвертичностью, потому что в нем нет откровения. Напротив, он наделяется всеми признаками «догмата», философской выдумки.
1614 Нет никакой разницы в том, говорю ли я «Бог» или «Божество». Оба слова сами по себе находятся далеко за пределами человеческой досягаемости. Нам они открываются как психические образы, как символы.
1615 Я далек от того, чтобы делать какие-либо утверждения о Самом Боге. Я говорю об образах, о которых очень важно думать и говорить и которые важно критиковать, ибо очень многое здесь зависит от природы наших главенствующих идей. Ведь по-настоящему значимо для мира, считаю ли я, что источником зла или добра выступаю я сам, мой сосед, дьявол или высшее существо.
1616 Конечно, я защищаю интересы человека мыслящего; поскольку большинство людей думать не склонно, я выражаю интересы крохотного меньшинства. Тем не менее, это меньшинство владеет отдельным местом в творении и, по-видимому, служит некоей цели. Его вклад в развитие сознания значителен, а поскольку природа наградила сознательных существ высшим преимуществом, сознание должно быть для нее драгоценнее бессознательного. Поэтому, думаю, я не слишком заблуждаюсь, пытаясь толковать символы Божества. Я уверен, что такие попытки – успешны они или нет – чрезвычайно полезны для богословия, построенного на тех же первообразах, нравится это кому-то или нет. Отмечу, что сегодня все труднее убедить образованного мирянина, будто богословие не имеет ничего общего с психологией, особенно когда последняя признает, что многим обязана богословскому подходу.
1617 Мой спор с богословием начинается с утверждения, что естественно явленные главные символы, та же четвертичность, не находятся в гармонии с символами тринитарными. Естественные символы охватывают тьму и вовлекают ее в божественную целостность, а христианская символика ее исключает. Яхвистский символ звезды Давида есть
