Эрик Кандель - Век самопознания. Поиски бессознательного в искусстве и науке с начала XX века до наших дней
Теперь мы знаем, что вид любимой картины, примерно как вид любимого человека, вызывает активацию не только орбитофронтальной коры, реагирующей на красоту, но и дофаминергических нейронов в основании мозга, обеспечивающих ожидание награды. Эти нейроны во многом так же активируются при виде предмета любви, будь то живой человек или картина, как они активируются у кокаиниста при виде кокаина. А то обстоятельство, что Лаудер 47 лет был лишен возможности регулярно видеть портрет Адели Блох-Бауэр, могло лишь повышать активность его дофаминергических нейронов и способствовать его стремлению приобрести эту картину, даже за очень большие деньги.
Сходство реакций на любимую картину, любимого человека и наркотические вещества, вызывающие зависимость, впервые продемонстрировали Люси Браун, Хелен Фишер и их коллеги из Медицинского колледжа им. А. Эйнтшейна и Ратгерского университета. Эти ученые продолжили исследования Семира Зеки, посвященные воздействию картин на зрителя. Испытуемыми в их экспериментах стали люди, недавно влюбившиеся, и люди, недавно отвергнутые возлюбленными. Реакции тех и других на изображения возлюбленных включали и активацию нейронов орбитофронтальной коры, и активацию дофаминергической системы (рис. 23–2), которая играет ключевую роль в положительном подкреплении, связанном с ожиданием и получением награды (гл. 26). Причем у тех отвергнутых, кто был по-прежнему влюблен, система награды активировалась даже сильнее, чем у счастливых влюбленных. Таким образом, влюбленность представляется своего рода естественной зависимостью, в которой задействована система мотивации, связанная со стремлением к награде, и более похожей на такие явления как голод, жажда или ломка, чем на эмоциональные состояния. Вероятно, этим и объясняется усиление чувств, возникающее, когда влюбленный лишается возможности видеть дорогое ему изображение, как это было с Лаудером и климтовским портретом.
Рис. 23–2. Когда испытуемые смотрели на изображения возлюбленных, у них в мозге возбуждались дофаминергические нейроны вентральной области покрышки правого полушария.
Хелен Фишер и ее коллеги также установили, что эволюция снабдила нас специализированными биологическими системами, отвечающими за привлекательность, вожделение и привязанность. Привлекательность связана с концентрацией внимания на человеке или его символическом изображении, сопровождаемой приятным возбуждением и навязчивыми воспоминаниями, а также стремлением к эмоциональному союзу с объектом. Вожделение же – это стремление к удовлетворению полового влечения. Привязанность также представляет собой нечто особенное: это ощущение сильного социального контакта и чувство спокойного и приятного эмоционального союза. Привлекательность способствует поиску партнера, вожделение – сексу и размножению, а привязанность необходима для заботы о потомстве. В привлекательности задействована дофаминергическая система, а привязанность обеспечивает система, выделяющая гормоны окситоцин и вазопрессин.
Произведения искусства могут не только вдохновлять или соблазнять нас, но также озадачивать, поражать, пугать и вызывать отвращение. До конца XIX века истинным искусством считалось лишь искусство прекрасное. Эта установка восходила к идеалам классицизма, выше всего ставившего простоту и красоту. В Вене на рубеже XIX–XX веков этим идеалам бросил вызов Густав Климт (гл. 8). Когда три его картины заказчик – Венский университет – отверг как слишком смелые, непристойные и безобразные, Алоиз Ригль, Франц Викхофф и другие представители венской школы искусствознания встали на защиту художника, доказывая, что истина в искусстве далеко не всегда прекрасна. Аллегорические изображения болезни и смерти на картине, символизирующей медицинский факультет, нельзя назвать в общепринятом смысле красивыми, но правда о болезнях тела состоит в том, что их проявления нередко безобразны.
Викхофф прочитал на заседании Венского философского общества лекцию, в которой доказывал, что вещи, считавшиеся безобразными в один исторический период, в другое время могут показаться прекрасными. В эволюционном плане и то, и другое отношение отражает одну истину: наличие у нас инстинктивной потребности стремиться к тому, что повышает шансы на выживание и размножение, и избегать того, что снижает их. Что считать прекрасным, а что – безобразным – это вопрос жизни и смерти. Викхофф полагал, что такое отношение к искусству было утрачено в эпоху Возрождения, когда художники стали стремиться создавать исключительно прекрасные образы, исходя при этом из собственных сексуальных предпочтений. В дальнейшем все, что отступало от этих стандартов, не считалось ни прекрасным, ни правдивым.
Ригль и Викхофф доказывали, что искусство не стоит на месте, еще до того, как Климт написал картины для Венского университета. Шиле утверждал: “В искусстве не может быть ничего безнравственного. Искусство всегда священно, даже когда его предметом служат самые ужасные, крайние проявления человеческих желаний. Если в нем есть искренность наблюдений, ни один предмет не может быть недостоин искусства”[180]. По мере развития общества развивается и искусство, а предъявляемое к современному искусству требование придерживаться старых стандартов поощряет зрителей к тому, чтобы отвергать как безобразное все новое и трудное для восприятия. Кэтрин Симпсон в эссе “Безобразное и венская школа искусствознания” напоминает, что через три года после лекции Викхоффа Ригль, развивая его идеи, писал: в некоторых контекстах лишь “новое” и “цельное” считается прекрасным, а все старое и фрагментарное считается безобразным.
Кокошка и Шиле, черпая вдохновение в тех сторонах творчества Климта, в которых они видели вызов традиционным вкусам, нашли каждый свой собственный экспрессионистский стиль, призванный изображать правду жизни во всей ее полноте, включая безобразные ее стороны. Для Шиле это означало, в частности, изображать себя больным, изуродованным, безумным и совокупляющимся (рис. II–2, II–7), для Кокошки – разъяренным воином или жалким отвергнутым любовником (рис. II–28, 9–3).
Нам свойственна консервативная склонность к выработанным эволюцией идеалам красоты. Но почему на произведения искусства мы реагируем иначе? Чем зрителя привлекает Юдифь Климта или автопортреты Шиле, где он предстает испуганным, потерянным, опустошенным? Ясно, что этот вопрос можно отнести к искусству вообще. Искусство обогащает жизнь, знакомя нас с идеями, чувствами и ситуациями, с которыми мы можем быть не знакомы – и даже не желать знакомиться. Тем самым оно дает возможность испытывать свое воображение во многих обстоятельствах и эмоциональных состояниях.
Восприятие прекрасных и безобразных лиц на портретах перекликается с ощущениями удовольствия и страдания. В мозге нет обособленных структур, отвечающих за восприятие прекрасного и безобразного. То и другое представлено непрерывным рядом модулей, приписывающих воспринимаемым образам определенные значения, и кодируется в виде относительных изменений активности одних и тех же отделов. Эти данные согласуются с представлением о том, что положительные и отрицательные эмоции образуют непрерывный ряд и зависят от одних и тех же нейронных систем. Так, миндалевидное тело, работа которого связана с чувством страха, регулирует также и чувство радости.
Как и могли бы ожидать основатели венской школы искусствознания, утверждавшие, что в искусстве нет единых стандартов истины, наши эстетические суждения, судя по всему, подчиняются тем же базовым принципам, что и оценивание эмоциональных стимулов. Мы используем одни и те же нейронные системы для оценивания всех эмоций, от радости до горя. Разглядывая портрет, мы оцениваем потенциальную возможность узнать новое о психологическом состоянии изображенного: такой вывод после серии экспериментов сделал Рэй Долан и его коллеги из Университетского колледжа Лондона. Испытуемым демонстрировали мимические выражения, причем выражения отвращения, страха, радости и грусти менялись от слабого до сильного (рис. 23–3), и отслеживали активность миндалевидного тела. При этом демонстрация длилась недолго, так что выражения могли восприниматься лишь бессознательно, без возможности для испытуемых осознать увиденное. Для сравнения использовали более длительное, ведущее к осознанию, предъявление стимулов. Эксперимент показал, что миндалевидное тело и зона распознавания лиц веретенообразной извилины височной доли реагируют на демонстрацию изображения независимо от того, какие эмоции выражает лицо, и независимо от того, воспринимается изображение сознательно или бессознательно. Другие отделы мозга, например соматосенсорная кора и некоторые участки префронтальной коры, имеющие сильные прямые связи с миндалевидным телом, активируются при сознательном восприятии лиц, но также независимо от выражаемых теми эмоций. По-видимому, указанные отделы входят в состав системы трансляции информации, которая необходима для обеспечения сознательных чувств (гл. 29). Результаты этого эксперимента подтверждают, что миндалевидное тело задействовано как в сознательном, так и в бессознательном восприятии лиц и реагирует на положительные и отрицательные стимулы, а префронтальная кора задействована лишь в сознательном восприятии лиц.
