Гари Маркус - Несовершенный человек. Случайность эволюции мозга и ее последствия.
Такое доверие совершенно неуместно, и не потому, что честные люди лгут, а потому, что даже самый благородный свидетель всего лишь человек, наделенный контекстуально зависимой памятью. Несметное количество свидетельств тому дают исследования психолога Элизабет Лофтус. В типовом исследовании Лофтус показывает испытуемым фильм с дорожным происшествием и после этого спрашивает их, что произошло. Полная путаница и искажения. Например, в одном эксперименте Лофтус показала людям слайды машины, едущей на красный свет. Испытуемые, которые позже слышали о знаке «уступи дорогу», часто путали то, что они видели, с тем, что слышали, и ошибочно запоминали машину так, будто она ехала на знак «уступи дорогу», а не на красный свет.
В другом эксперименте Лофтус задавала разным группам испытуемых (все они видели фильмы о разных ДТП) немного отличающиеся друг от друга вопросы, например: «С какой скоростью ехали машины, когда столкнулись?» или «С какой скоростью ехали машины, когда врезались друг в друга?» Все они различались только последним глаголом (столкнулись, врезались, задели друг друга и т. п.). Тем не менее этой легкой разницы в словах было достаточно для того, чтобы повлиять на воспоминания людей: те, кто слышал такие слова, как врезались, оценивали скорость при ДТП как 65 км/час, что было существенно больше, чем оценки тех, кто слышал слово с более мягкими коннотациями, такими как столкнулись, задели друг друга (51 км/час). Слово врезались дает памяти иной сигнал, чем слово столкнулись, и тем самым влияет на оценку.
И те и другие исследования подтверждают истину, известную большинству адвокатов: свидетеля можно направлять наводящими вопросами. Кроме того, эти исследования со всей очевидностью показывают, насколько ненадежной бывает человеческая память. Судя по всему, этот пример актуален и за пределами лабораторий. Одно недавнее исследование, правда небольшое, в реальной обстановке касалось людей, которые были осуждены по ошибке (и впоследствии оправданы на основании анализов ДНК). В 90% случаев эти приговоры были следствием ошибочных свидетельских показаний.
Если рассмотреть эволюционные истоки памяти, мы сможем разобраться в этой проблеме. Свидетельские показания ненадежны, поскольку наши воспоминания фрагментарны; нет надлежащей системы их хранения; на эффективность их поиска влияет контекст. Рассчитывать на то, что человеческая память будет иметь точность видеозаписи (что часто делают судьи), совершенно нереалистично. Воспоминания, связанные с ДТП и преступлениями, как и все другие воспоминания, подвержены искажениям.
Знаменитая строка из романа Джорджа Оруэлла «1984» гласит: «Океания всегда воевала с Евразией» – ирония здесь в том, что до недавнего времени (в рамках книги) Океания не воевала с Евразией. («Уинстон прекрасно знал, что на самом деле Океания воюет с Евразией и дружит с Остазией всего четыре года».) Диктаторы из «1984» манипулируют массами, пересматривая историю. Эта идея, конечно, очень важна для книги, но, когда я читал это как усердный школьник, я находил все это несуразным: разве люди не помнят, что линии фронта лишь недавно перерисовали? Кто кого обманывает?
Теперь я понимаю, что причудливая метафора Оруэлла была не такой уж надуманной. Все воспоминания – и даже те, что касаются нашей собственной истории, – постоянно пересматриваются. Всякий раз, когда мы получаем доступ к нашей памяти, она становится «шаткой», зависящей от перемен, и это справедливо даже для воспоминаний, которые кажутся особенно важными и твердо закрепившимися, такими как политические события, происходившие на наших глазах.
Прекрасная документально подтвержденная иллюстрация степени уязвимости нашей автобиографической памяти была получена в 1992 году. Неуемный Росс Перо, мятежный миллиардер из Техаса, вступил в президентскую гонку в качестве независимого кандидата, поначалу он привлек приверженцев, но неожиданно под градом нападок снял свою кандидатуру. В тот момент психолог Линда Ливайн опрашивала последователей Перо, как они воспринимают прекращение его кампании. Когда позже Перо снова включился в гонку, Ливайн получила непредвиденный шанс собрать дополнительные данные. Вскоре после дня выборов Ливайн опросила избирателей, за кого они голосовали в итоге и как они воспринимали Перо раньше во время кампании, в тот момент, когда он вышел из игры. Ливайн обнаружила, что воспоминания о своих собственных ощущениях у людей изменились. Те, кто пошли за Перо, когда Перо вернулся, были склонны не помнить своих негативных эмоций из-за его отказа, забыв о том, как тогда чувствовали себя преданными. В то же время люди, которые отошли от Перо и в конечном итоге проголосовали за другого кандидата, отодвинули свои положительные воспоминания о нем, словно никогда и не собирались голосовать за него. Оруэлл мог бы гордиться.[11]
Искажения и взаимовлияние воспоминаний – это всего лишь верхушка айсберга. Муха легко может превратиться в слона, если эволюция наградила нас памятью почтового адреса. Возьмите, например, казалось бы, тривиальную задачу: вспомните, куда вы положили ключи от дома. Девять раз из десяти вы решите ее правильно, но, если вы оставите ключи в необычном месте, результат будет обратный. Инженер просто соотнес бы определенное место (известное как «буфер») с географическими координатами ваших ключей, обновлял бы параметры, когда и куда бы вы их ни перемещали, и вуаля: вам никогда не приходилось бы шарить по карманам брюк, которые вы надевали вчера, или сидеть в запертом доме.
Увы, именно потому, что мы не можем добраться до памяти по точному местоположению, мы не можем обновить данные конкретной памяти и не можем «стереть» информацию о том, куда мы клали ключи в прошлом. Если мы положим их не туда, куда обычно, новизна вступит в конфликт с частотой, и мы с легкостью забудем, где ключи. Та же проблема возникает, когда мы пытаемся вспомнить, где оставили машину, кошелек или телефон; это просто часть нашей человеческой жизни. Не имея нужных буферов, наша база данных памяти уподобляется обувной коробке, бессистемно набитой фотографиями: более свежие фотографии, скорее всего, окажутся наверху, но это не гарантировано. Эта система обувной коробки хороша, когда нам нужно помнить самое главное (скажем, надежные источники продовольствия) – в этом случае годится любой опыт, получен он вчера или год назад. Но это отвратительная система для запоминания точной информации.
Конфликт новизны с частотой объясняет почти повальную забывчивость, когда мы уходим с работы с намерением заехать в продовольственный магазин, чтобы вместо этого с ветерком промчаться мимо него до самого дома. Такое типичное поведение (проехать мимо магазина) отменяет последнюю цель (купить по просьбе жены молока).
Предотвратить такого рода когнитивный автопилот было бы легко. Как скажет любой ученый компьютерщик, поездка домой и визит в магазин – цели, а цели выстраивают по очереди. Компьютер делает что-то, потом пользователь нажимает кнопку, и первая цель (аналог поездки домой) временно откладывается в пользу новой цели (заскочить в магазин); новая цель оказывается первой в очереди (становится главным приоритетом), пока после ее достижения она не будет вычеркнута из списка и первой окажется старая цель. Любое количество целей можно ставить в правильной последовательности. Но такое счастье не для нас!
Или возьмем другой каприз человеческой памяти: наша память на то, что случилось, редко соответствует тому, когда это случилось. Если компьютеры и видеозаписи могут фиксировать события с точностью до секунды (когда был записан конкретный фильм или изменен конкретный файл), то для нас удача – уже хотя бы просто догадаться, в каком году произошло то или иное событие, даже если о нем месяцами писали во всех газетах. Большинство людей моего возраста, например, несколько лет назад неоднократно слышали ужасающую историю о двух олимпийских фигуристах; бывший муж одной фигуристки нанял бандита, чтобы тот ударил другую фигуристку по колену, лишив тем самым шанса на медаль. Такие истории пресса обожает, и в течение полугода повсюду только и слышно было об этом. Но если сегодня я спрошу обычного человека, когда это случилось, подозреваю, он с трудом припомнит год, не говоря уже о месяце.[12]
Применительно к тому, что случилось недавно, мы можем обойти проблему, руководствуясь здравым смыслом: чем более недавнее событие, тем лучше мы его помним. Но здесь есть свои ограничения. События давностью более двух месяцев начинают размываться в нашей памяти, что обычно затрудняет наши попытки восстановить их хронологию. Например, когда постоянных зрителей еженедельной новостной программы 60 минут попросили вспомнить последовательность сюжетов в эфире, они смогли легко различить истории, показанные два месяца назад, и те, что были на экране на прошлой неделе. Но сюжеты, представленные в более далеком прошлом – скажем, два года назад в сравнении с четырьмя, – были для них хронологически неразличимы.
