Гари Маркус - Несовершенный человек. Случайность эволюции мозга и ее последствия.
Уж я-то знаю, о чем говорю. Чего только я не терял в своей жизни: ключи, очки, сотовый телефон, даже паспорт. Я забывал, где припарковался, уходил из дома без ключей, а в один злополучный день оставил на лавочке в парке кожаную куртку (и в кармане – второй сотовый телефон). Моя мама однажды целый час разыскивала свою машину в гараже аэропорта. Недавно в Newsweek писали, что обычный человек тратит в среднем 55 минут в день, «разыскивая вещи, которые точно есть, но куда-то подевались».
Память может подвести в ту самую минуту, когда от нее зависит жизнь. Известно, что парашютисты иногда забывают потянуть трос, чтобы открыть парашют (примерно 6% смертей парашютистов), аквалангисты забывают проверить уровень кислорода, и немало родителей ненароком оставляют своих чад запертыми в машине. Пилоты давно знают, что есть лишь один способ летать: с контрольным листом, полагаясь на записи, а не на свою память, снова и снова проверяя, все ли сделано. (Выпущены ли закрылки? Проверен ли уровень топлива?) Без контрольного листа легко забыть не только ответы, но и сами вопросы.
Если эволюция направлена на то, чтобы все функционировало успешно, почему же наша память работает из рук вон плохо?
Вопрос приобретает особую остроту, когда мы сравниваем хрупкость нашей памяти с надежностью памяти среднего компьютера. Если мой макинтош способен хранить (и находить в нужный момент) адреса всех моих корреспондентов, местоположение всех стран в Африке, полные тексты всех электронных писем, которые я когда-либо посылал, и все фотографии, сделанные мной с 1999 года (когда я приобрел свою первую цифровую камеру), не говоря уже о первых 300 цифрах числа пи, то я не одолел пока еще стран Африки и с трудом вспоминаю, кому я в последний раз писал, а тем более о чем. Я так и не смог запомнить даже первые десять цифр числа пи (3,1415926535) – несмотря на то, что я своего рода ботан, который старается удержать в голове как можно больше информации.[5]
Человеческая память на фотографические детали не лучше; мы можем запомнить главные элементы фото, которое видели раньше, но, как показывают исследования, люди часто не замечают маленьких или даже достаточно крупных изменений фона.[6] Что касается меня, я никогда не могу запомнить детали фотографии, независимо от того, сколько времени сижу и смотрю на нее. Тем не менее пока еще я держу в памяти несколько телефонных номеров, которые усвоил еще в детстве, когда у меня была куча свободного времени, зато понадобился год, чтобы я выучил наизусть номер сотового телефона моей жены.
Еще хуже то, что если мы ухитряемся закодировать память, то исправить это бывает очень трудно. Возьмем, например, проблему, которая у меня была с фамилией моей коллеги Рейчел. Через пять лет после того, как она развелась с мужем и вернулась к своей девичьей фамилии, я все еще продолжал называть ее по-прежнему, поскольку привычка закрепилась. В то время как компьютерная память точна, человеческая память во многих отношениях подводит нас.
Компьютерная память работает хорошо, поскольку программисты организуют информацию как гигантскую карту: каждое наименование относится к особому месту, или «адресу» в компьютерных базах данных. С этой системой, которую я назову памятью почтового адреса, когда компьютер должен извлечь конкретные данные, он просто обращается по нужному адресу. (Карта памяти в 64 мегабайта содержит примерно 64 млн таких адресов, и каждый содержит одно «слово», образуемое набором из восьми бинарных цифр.)
Память почтового адреса столь же сильна, сколь проста; если ее использовать надлежащим образом, она позволяет компьютерам хранить практически любую информацию и почти абсолютно надежно; к тому же она позволяет программисту легко изменить любые данные; и если, скажем, Рейчел поменяла фамилию, то уже не обращаться к ней по старой. Не будет преувеличением сказать, что память почтового адреса – ключевой компонент практически любого современного компьютера.
Увы, у людей все не так. Иметь память почтового адреса было бы чертовски полезно для нас, но эволюция так и не обнаружила правильной части горной гряды. Мы, люди, редко знаем точно, если знаем вообще, где хранится информация (кроме чрезвычайно туманного представления, что «где-то в мозгу»), а наша память эволюционировала совершенно по другой логике.
Вместо памяти почтового адреса мы пришли к тому, что я называю «контекстуальной памятью»: мы извлекаем из памяти то, что нам нужно, используя контекст, или подсказки, которые намекают нам о том, что мы ищем. Словно всякий раз, когда нам нужен конкретный факт, мы говорим себе: «Привет, мозг, извини, что беспокою тебя, но мне нужны воспоминания о войне 1812 года. Найдется что-нибудь?» Часто наш мозг оказывает нам услугу, быстро и точно выдавая искомую информацию. Например, если я спрошу вас, кто режиссер фильма «Список Шиндлера», вы, возможно, сразу же ответите – хотя у вас будет самое смутное представление о том, где в вашем мозгу хранится эта информация.[7] Вообще, мы вытягиваем из нашей памяти то, что нам требуется, с помощью разных подсказок, и, если все идет гладко, нужная деталь просто «влетает» в наш мозг. В этом отношении доступ к памяти напоминает дыхание – по большей части все происходит само собой.
И что именно приходит в голову наиболее естественно, часто зависит от контекста. Мы вспоминаем быстрее всего то, что знаем о садоводстве, находясь в саду, а то, что знаем о приготовлении пищи, – на кухне. Контекст – иногда к добру, иногда нет, – один из мощнейших сигналов, действующих на нашу память.
Контекстуальная память имеет очень долгую историю; она обнаруживается не только у людей, но и у обезьян, крыс, мышей и даже у пауков и улиток. Ученые открыли первые доказательства силы контекстуальных знаков почти сто лет назад, в 1917 году, когда Харви Карр, студент знаменитого бихевиориста-психолога Джона Уотсона, проводил обычное исследование, которое подразумевало обучение крыс бегать по лабиринту. Неожиданно Карр обнаружил, что крысы очень восприимчивы к факторам, которые не имеют никакого отношения к самому лабиринту. Крысы, которых тренировали в комнате с электрическим освещением, например, во время теста пробегали лабиринт успешнее, чем те, которых тренировали при естественном освещении. Контекст, в котором тестировали крысу, то есть среда, к которой она привыкла, влиял на запоминание пробега в лабиринте, хотя освещение не имело отношения к задаче. Таким образом, стало ясно, что почти каждое биологическое существо для доступа к памяти в качестве главной силы использует контекст, независимо от того, относится он к делу или нет.
Контекстуальная память могла эволюционировать кружными путями, как вынужденный способ компенсации неспособности природы разработать систему памяти почтового адреса для доступа к хранимой информации, но тем не менее у системы, которую мы имеем, есть и очевидные преимущества. С одной стороны, вместо обращения ко всей информации, как это может делать компьютер, контекстуально зависимая память задает приоритеты. Она поставляет прежде всего то, что нам требовалось недавно, и то, что нам было необходимо раньше в ситуациях, подобных нынешней, – то есть именно тот тип информации, которая нужна нам больше всего. С другой стороны, контекстуально зависимую информацию можно искать параллельно с другой, и тогда это хороший способ компенсировать тот факт, что нейроны работают в миллионы раз медленнее, чем чипы памяти, используемые в цифровых компьютерах. Более того, мы (в отличие от компьютеров) не должны отслеживать детали нашего внутреннего оборудования; чаще всего для того, чтобы понять, что нам нужно, мы должны задать себе правильные вопросы, а не определять конкретный набор мозговых клеток.[8]
Никто не знает точно, как это работает, но правомерно предположить, что каждое из воспоминаний в нашем мозгу действует автономно, само по себе, в соответствии с каждым запросом, тем самым устраняется необходимость в посреднике, владеющем картой местности с пунктами размещения информации. Конечно, когда вы полагаетесь на соответствие, а не на конкретное место, которое известно заранее, нет гарантии, что выплывет правильное воспоминание, чем меньше зацепок вы даете, тем больше «точек» ваша память должна обслужить, и, следовательно, то, что вы действительно хотите вспомнить, будет погребено среди кучи всего, что вам не нужно.
Контекстуальная память имеет свои издержки, и это – надежность. Поскольку человеческая память так сильно зависит от ассоциаций, а не от расположения информации в мозгу, нам легко запутаться. Я не помню, что ел вчера на завтрак, потому, что его очень легко спутать с позавчерашним и с позапозавчерашним. Был ли йогурт во вторник, а вафли в среду, или все наоборот? Так много вторников и так много сред, так много похожих сортов вафли для того, чтобы система, которая зиждется на подсказках, работала без сбоев. (Представьте пилота, который настолько глуп, что полагается на память, а не на контрольный лист, – один взлет будет сливаться в памяти с другим. Раньше или позже шасси будут забыты.)
