Гуттаперчевый человек. Краткая история российских стрессов - Яков Моисеевич Миркин
А рядом – жизнь ученого! Книги и идеи спасают! Создал систему оспопрививания и, основываясь на своем опыте земского врача, выпустил свою первую книгу «Очерки земского врачебно-санитарного дела» (1913). Как так устроить в тысячах земств России, чтобы врачебному делу достать до каждого. На гонорар построил свой первый дом для семьи. Это сейчас возможно?
Он дожил до 100 +, но всю жизнь пытался увидеть всё сам, мельчайшие детали человеческих поселений, достать до тех крайних их уголков, где нужен санитарный врач, «социальный гигиенист», чтобы удлинить массовую, «среднюю» жизнь. Чем он только не болел в этих блужданиях! 1896 г. – оспа, два дня без сознания (с. 135). 1899 г. – пневмония, начало чахотки (избавился «выкорчевыванием сосен») (с. 166–167). 1916 г. – крупозная пневмония, два месяца без зрения (с. 281, 294). 1942 г. – крайняя степень истощения, гемоколит («безнадежно смертельный в моем возрасте») (с. 546). Желчная болезнь в 1918–1937 гг. В 1927 г. «сжег глаза» на металлургическом заводе (с. 358–359). Но зато сам, своими глазами увидел все! И все-таки – до 100+!
Любимое слово – «осмотреть». «Я успел съездить в Херсонес и подробно осмотреть раскопки, с изумлением останавливаясь перед вскрытыми керамическими трубами и канализационными колодцами» (с. 171). С изумлением перед канализационными колодцами! Осмотреть заводы, каналы, шахты, стройки, любые устройства человеческих поселений, дающие воду, тепло, очищающие землю, чтобы люди могли жить вместе, не болея. За всю свою жизнь, в эпоху войн и революций, нарушенного транспорта он осмотрел, как «социальный гигиенист», не менее 100–150 городов от Урала до Средиземного моря и сотни поселков и деревень.
Универсальный человек. Он редким образом соединял в себе инженера, проектирующего большие городские механизмы, человека рукотворного, построившего для себя – как образец для всех – уникальный «экологичный», чистый дом под Петербургом, с человеком-ученым, пытающимся вычислить законы, по которым большие массы людей могут так расположиться в поселениях, чтобы жить как можно дольше. Числа. Всю жизнь – статистик и демограф. Все книги – уникальные свидетельства тогдашнего бытия.
В Петербурге холера? В ответ две книги – «Холера и основные задачи оздоровления наших городов» (1908), «Холера и наши города» (1909). Жизнь во время войны? В ответ – книга «Петроград периода войны и революции» (1923). «Началось катастрофическое обезлюдение Петрограда»[525]. В середине 1917 г. население Петрограда – 2,4 млн чел., в августе 1920 г. – 0,7 млн чел. Уменьшилось на 1,7 млн чел., в 3,4 раза. Произошло «страшное вымирание стариков»[526]. «Катастрофическое поднятие общей смертности после революции»: в 1914 г. – 21,5 чел. на тысячу, в 1918 г. – 43,7 на тысячу, в 1920 г. – 50,6 на тысячу, при развитии эпидемий, особенно тифа, и резком падении рождаемости с 30 на тысячу в 1910 г. до 13,8 на тысячу в 1919 г.[527] Так он вычислил цену революции – в людях, в нерожденных детях.
Новые «социалистические» города? Френкель ответил первым советским учебником «Основы общего городского благоустройства» (1926). И в нем – мечта. Город, обладающий качествами «безопасности, здоровья, удобства, долговечности или прочности, красоты и уюта»[528]. Благоустройством городов добиться резкого снижения смертности до 11–13 чел. на тысячу, чтобы человек мог спокойно доживать до естественного предела в 80—100 лет[529]. Даже сегодня, спустя 100 лет, мы не достигли этого. В 2020 г. в России у городского населения – 14,6 умерших на 1000 чел. (Росстат).
Он из любого своего опыта извлекал книги. Свою главную книгу «Удлинение жизни и активная старость» издал в 1946 г., когда ему было 76 лет. Эта книга – обещание жить до 100. Обещание для всех – собрать самую лучшую «совокупность окружающих условий», всю «жизненную обстановку»[530], чтобы увеличить среднюю продолжительность жизни до естественных пределов 80—100 лет. Показать «не иссякающую при соответствующих благоприятных условиях и в старости, далеко за пределами 60–70 лет, творческую и трудовую способность»[531]! Дать «яркие образы старости, полной жизненных соков, волевых и интеллектуальных способностей»[532].
Он свое обещание выполнил. Ему 83 года. «В 1952 г. мною было прочитано 370 лекций, прочитано и обсуждено с авторами 67 тетрадей работ, написано 5 рецензий на… диссертации; на защите этих диссертаций я выступал в качестве… оппонента» (с. 599). Каждый ученый хорошо знает, какой это по объему труд!
Есть ли еще числа на циферблате его жизни? Сколько угодно! Пять домашних обысков, не считая множества тюремных. В 1899, 1901, 1905, еще раз 1905, 1938 гг. «Это было тяжелое испытание, обрушившееся на мою семью» (1901) (с. 172). 1905 г. – «Обыск… проведен был с подчеркнутой крикливостью и давлением. Квартира была оцеплена пешей и конной полицией. Жандармы… копались с вечера… до утра, перетряхивали детские кроватки и кухонную утварь, подушки, мебель, перелистывали каждую книгу» (с. 192). 1938 г. – «Он предъявил приказ об обыске у меня и о моем аресте. Я понимал злую мою участь» (с. 433).
Три раза высылался за неблагонадежность и «вредное влияние» (1890 г. – Москва, отчислен из университета, 1901 г. – Петербург, 1908 г. – Кострома).
Пятнадцать месяцев своей жизни из 100 лет просидел в тюрьме: 2 месяца, 1890 г. – в Бутырке (студенческие волнения), 4 месяца, 1908 г. – в Костроме (депутат 1-й Госдумы, за «Выборгское воззвание», призыв к гражданскому неповиновению после ее роспуска), 9 месяцев в «Большой террор», Ленинград, 1938–1939 гг.
«Следователь… осыпая меня самой грязной бранью, стал наносить мне удары по шее, по лицу. Потом нанес кулаком сильный удар спереди по рту, по-видимому, чтобы заглушить дикие вопли, бессознательно мною издававшиеся. Я упал на пол, и он пинал меня ногою… "Ночью тебя, как падаль, в помойную яму выбросим". Мне было приказано стоять "руки по швам, прямо". Прошел час, другой, меня мучила жажда, боль во рту и смертельное утомление. Так простоял я весь день. Вторую ночь продолжался допрос. Утром следователь… прочитал исписанные листы моих бесхитростных и абсолютно правдивых показаний, изодрал их в куски и приказал писать новые, а пока поставил к стене, угрожая новыми побоями. Не видно было никакого выхода. Мною овладело тупое отчаяние и какое-то сумеречное состояние, точно в
