Гуттаперчевый человек. Краткая история российских стрессов - Яков Моисеевич Миркин
Хотя нет, все обычно, как положено в 1930-х. Бытие в Москве – приехала из глубинки, доучиться. Техникум, энергетический, МЭИ, студентка, коммунистический союз молодежи: все – по времени, все – правильно, все – впереди? Будущее – за нами? Это она – на парашюте, с вышки, в парке! «Я помню очень крепкое, сильное тело физкультурницы». «Ляля – крепкая, сильная, круглолицая, очень радостная. Я даже помню ощущение ее рук, когда я была маленькая: вот что-то она со мной тогда творила, куда-то меня подкидывала, ловила»[522].
Как ощутить ее? Ведь ни одной строчки от нее! Всё – только о ней. Помним ее, помним. Память – яркая, почти детская. Все помнят шрам. Эта лампа пометила ее, чтобы дать опознать. А еще что? Страстный читатель, образованная девушка. Как по-старинному звучит: образованная девушка! Тонкая, всегда смеялась, с огромным чувством юмора. Душевная. Мы, кажется, привыкли к этому слову. Еще раз: душевная! Чуть теплее, как будто в ней появляется дыхание. Правильная – о ней говорили: правильная. В том, как жить? Обгоревшая, измученная – так ее увидели, когда она вернулась из-за линии фронта во второй раз.
Пусть время замедлится. Еще раз: обгоревшая, измученная. Когда? 41-й, декабрь.
– Я, наверное, теперь уже не вернусь, – сказала она. И не вернулась.
Она высокая. Что это значит – то же, что сейчас? Замужество – за человеком, о котором никто не хотел ни помнить, ни говорить. Неродившийся ребенок. Очень любила петь. Лиза-Лиза-Лизавета. Она смотрела всегда прямо в камеру, с полуулыбкой, в черно-белом снимке проступал ее взгляд. Взгляд внимательный, взгляд прямой, не исподлобья.
Что еще? Идут слова. Умница. Надежная. С ней приятно и легко. В ней чувствовалось знание. Она была интересна. В ней была уверенность. В ней было спокойствие. Да человек ли она?
Да, это она. Силы судьбы уже обрисованы. Не бесплотный рисунок. В глубине времени, через столько десятилетий чувствуются движения человека. Как будто на глубине, в темной воде бьется кто-то.
Осенью 41-го она решила быть на войне. Ей 25 лет, никто ее туда не гонит. Как случилось это решение? Что за машина толкала ее в спину? Чувство долга? Неустроенность и отчаяние? Так победим? Нельзя иначе? Совесть? Все вместе? Неизвестно. Осенью 41-го Ляля не уехала из Москвы, хотя могла, должна, она преподаватель МЭИ, таких вывозят.
Есть силы непреодолимые. Они толкают нас в спину. Она стала рядовой, в/ч 9903. По доброй воле – их назвали добровольцами – прошла отбор (так это называлось), всё – по линии коммунистического союза молодежи. Самые сильные, самые молодые. Мимо военкоматов. В/ч 9903 – это диверсионные группы, чтобы убивать за линией фронта. Из в/ч 9903 – Зоя Космодемьянская.
15 октября 1941 г., в Москве паника. У Лизы – сбор в кинотеатре «Колизей» на Чистых прудах, только не труппы, а тех, кому предназначение – в/ч 9903. «Колизей» это «Современник», московский театр, дом с колоннами! Каждый из нас был там! Сбор в кино, сбор в «Колизее», Рим, Колизей, бои, участь смертная. Это что, притча?
Нет, просто там назначили – встретиться. Четыре дня высшего образования – взрывать, стрелять, минировать, маскироваться. Еще – поджоги, разрывы связи. В казарме – девочки 17–22 лет. Ну назовите их девушками. Мы можем себе представить там своих? Своих в 17–18 лет? Можем? Почти дети, ими выстлана война.
Хотя бы на мгновение заглянуть в их круг! В дощатый барак, в холод, все нараставший той осенью. В тусклый, желтоватый свет. Ляле – 25 лет. Ближе к Рождеству будет 26. Для девочек – уже большая. Они скажут: всех опекала. Вспомнят: у нее были дети. Это ошибка – дети не свои, сестры. У них осталось ощущение материнского инстинкта. И вот какая тонкая странность: они запомнили ее как Лизу Чарскую. Она так себя представляла? Как Чарскую? «Записки институтки». «Княжна Джаваха». Решила немного посветить в бараках, в губительный холод 1941 г.? Нет ответа. «Она вкусно готовила даже из концентратов». Это же почти дети, им всегда хочется есть. Концентраты – таблетки и брикеты, из них каши и супы дребезжащие. Главпищеконцентрат Наркопищепрома.
Как ощутить, как это было? Вы таскали в горы рюкзаки? Их рюкзаки: брикеты тола, мины и детонаторы к ним, «ежи» металлические шипы, гранаты, патроны, бутылки с горючей смесью, фляжка с водкой – должна быть (от обморожения), аптечка, махорка, спички, котелок, кружка, финский нож, концентраты, сухая колбаса, шоколад, сухари, сахар, соль. Винтовки – мужское оружие, ТТ – женское[523]. Вес – до 40 кг. А они помнят – больше 40. Разве это возможно?
Она была на четырех заданиях. Первое и второе: минирование, под Рузой, 5—12 ноября. Окружены в доме лесника, с боем вырвались. Сколько их было? Шестнадцать мужчин: 23 года, 19, 17, 24, 23, 17, 17, 29, 22, 20, 24, 29, 18. Для нас они – мальчики. И еще четыре юные девы: 25 лет (это Лиза), 20, 21,23. Из двадцати двое погибли. Остальные обгорели и почернели. Так сказали о Лизе, когда ее увидели: обгоревшая и почерневшая.
Третий раз: под Наро-Фоминском, вторая половина ноября. Мерзкая, жестокая, серая осень. Мужчины, их 14, в самом расцвете сил и желаний: 27 лет, 24, 24, 29, 22, 26, 22, 26, 20, 21, 21. Это те, кто известны. И 4 девочки: 25 лет (снова Лиза), 18, 18. Что они там сделали? Неизвестно, следов нет, кроме того, что «задание выполнено».
Перед четвертым она сказала: «Я чувствую, что не вернусь». 16–20 января 1942 г. Четвертое задание. Тяжелый, трудный холод, за 30. Им были предназначены леса, снега, там, где Можайск, Медынь, старинные поселения – Дунино, Сосновец. Старые, заросшие земли. Группу называли «девичья», их – 11. Рядом – мужские. Они что, просили отделиться, потому что им было неудобно, по их женским чертам и надобностям? Потому что они младше, они еще не рожали, не оседали медленно в своих семьях? Катя – 23 года, Зина – 19, Лиза – уже 26, Катя – 19, Надя – 18, Саша – 19, Рита – 18, Лиза – 19, Лия – 17, Лида – 20, Соня – 17. Как туда занесло семнадцатилетних?
Они до смерти звали друг друга – девочки. Катя, Лиза,
