Екатерина Мурашова - Ваш непонятный ребенок
С трудом убедив Надю, что они обратились ко мне вовсе не зря, и назначив дату следующей встречи, я глубоко задумалась. Задача передо мной стояла явно не из легких: переломить стереотип поведения трех поколений семьи. Понятно, что в данном случае никто Ксюшину самооценку специально и даже случайно не занижал. Мать обожает дочку, бабушка, по-видимому, тоже любит внучку. Мужская половина семьи где-то за горизонтом (при следующей встрече обязательно выяснить!). Учительница сама явно обескуражена происходящим и искренне озабочена дальнейшей судьбой способной и милой девочки.
На первом этапе работы групповые занятия явно не принесут особой пользы, так как, по словам матери, девочка вполне социализирована в кругу сверстников, имеет подруг, и в классе, и в кружке поддерживает множество приятельских отношений. Корень Ксюшиных проблем, несомненно, в семье, в матери и бабушке. Но как же за него потянуть?
Во время следующей встречи я обсудила с Надей давно интересующую меня проблему.
— Муж ушел, — сказала Надя и покраснела. А я с удивлением увидела, что эмоция, которую она испытывает, это не горе и не обида, а стыд. Ей стыдно, что от нее ушел муж. Она этого стесняется. — У него теперь другая семья. Я понимаю, почему вы спрашиваете. Но вы не думайте, тут ничего такого не было, что бы на Ксюшу так повлияло. Муж мой не пил, не скандалил, не дрался. Вообще он очень хороший человек. Ксюшу он очень любит, она к нему в гости ездит, общается с его теперешней женой и ее сыном. Алименты он платит аккуратно, правда, зарплата у него небольшая, ну, так он же не вор и не спекулянт…
— А почему вы расстались?
— Вы знаете, я и сама толком не понимаю, — снова застеснялась Надя. — Он вообще-то много говорить не любит. Сказал: «Ухожу», — и все.
— А вы что же — даже не спросили?!
— Ну как я спрошу, раз человек уходит? Ему же вещи собрать надо, попрощаться, с ребенком как-то решать — все такое… И что уж тут — спрашивай, не спрашивай…
— Да-а, — мне захотелось присвистнуть, как в детстве.
— Я потом-то уж спросила как-то: «Лешенька, может, я обидела тебя чем?» Он говорит: «Ничем ты меня, Надя, не обижала, это я сам такой подлец, что тебя с Ксюшей бросил, к другой женщине подался». А какой же он подлец?! Я ему так и сказала: ты, Лешенька, не наговаривай на себя, по-всякому в жизни бывает, кто рассудить-то возьмется…
— Послушайте, Надя, вы верующий человек, да? — не выдержала я. — Ходите в церковь, живете церковной жизнью? — Надя ни разу не упоминала Бога (а современные верующие делают это чуть ли не через слово), но все это требовало хоть какого-то объяснения.
— По настоящему-то считать, нет, не верующая. В церковь захожу редко, молюсь тоже. Хотя крещеная, и Евангелие, бывает, читаю. Есть там в сердце чего-то, а как его назвать — кто скажет? Не в словах ведь все — в делах. Иногда думаю, пойти бы, покаяться, душу облегчить, а потом — что в том? Искупать грехи-то свои надо, так ведь? Вот, может, когда сготовлюсь, тогда и схожу… Меня и мама так учили, и я Ксюшу так же учу — в словах-то мишура одна, пыль, в делах все. Другой говорит, говорит все, а ветер пролетел — и все унесло. Что делаешь в этой жизни, то тебе и в зачет идет. Неправильно, может?..
— Ой-ей-ей! — я уже сама почувствовала себя героем чего-то такого чеховского. — А что случилось с вашим отцом?
— Ничего не случилось, — вроде бы даже удивилась Надя. — Жив папа (мне показалось, что она должна была бы сказать «папенька»), здоров теперь, вот намедни приезжал из Псковской области (дом у него там), огурцов привозил соленых, грибков рыжиков.
— А с мамой…
— А с мамой они развелись, когда мне годков семь было, а Кириллу, брату, и двух не исполнилось. Пил тогда папа, пил по-черному. Зарплату пропивал, вещи из дома. Мама все сносила, жалела его, так он сам ушел. «Не хочу, сказал, твою жизнь и жизнь детей окончательно губить через мое пьянство. Попробую к корням вернуться, может, родная земля меня от злой пагубы излечит». Уехал папа к себе на родину, на Псковщину, устроился там в колхоз механизатором (там тогда другие то еще круче него пили) и зажил там… Дом бабушкин (матери отца своего) поднял, огород завел, курей, порося… И ведь правду сказал — излечила недуг его родная землица. — У меня даже голова закружилась и в носу защипало от откровенной былинности Надиного повествования. — Родная земля да баба местная, Матрена. На деревне-то мужики нормальные да без жены — редкость, вот она и взяла его в оборот. Он-то, вроде, думал, как в норму придет, так маму с нами к себе призовет. Да Матрена по-иному решила. Окрутила его да и родила подряд двух огольцов, Ваньку да Ваську. А после уж — куда? Зарплата-то тогда в колхозе была не ахти какая, он нам все продуктами, помню, привозил. Как папа приедет, так холодильник и кладовка под завязку набиты. Как только не надрывался, такое-то изобилие на себе волоча… Курей там, сала, сметаны деревенской, творога, колбасы — он сам делал, про грибы, ягоды, огурцы, помидоры я уж и не говорю… — В этом месте мне жутко захотелось есть. — А Матрена-то, конечно, не пускала его, как могла, все боялась, что он здесь, с нами, останется. А куда ж ему — там дом, работа, хозяйство, сыновья малые опять же… Так и живут. Васька с Ванькой, как в армии отслужили, в деревню больше не возвращались. Сначала на север поехали, потом на юг, а теперь я уж и не знаю, где их судьба носит. Остался у тети Матрены на руках внук — Венечка, Вениамин. Пять годков ему сейчас. То ли Васькин, то ли Ванькин — не помню точно. Жена бывшая привезла погостить, а сама и сгинула куда-то. Так и остался Венечка там жить. Ну, у папы и тети Матрены хозяйство справное, силы покуда есть — поднимут Венечку, я так думаю. Папа приезжал, фотографии показывал. Красивый мальчик, глаза в синь, волосы кудреватые. Ксюша всем хвасталась: это, говорит, мой братик, правда, хорошенький?
В какой-то момент Надиного рассказа мне вдруг совершенно расхотелось что бы то ни было менять в этой семье. Пусть живут вот так, диковинно и в то же время просто, неправдоподобные и в то же время до судороги в скулах похожие на былинных героев, то есть на собирательные образы наших предков. На сем стоит и стоять будет…
На этом месте я оборвала себя. Хватит! Былины стоят на полках в библиотеках, а здесь, передо мной, реальная Ксюша и ее реальная судьба. И если все оставить как есть, то и от нее уйдет муж, не выдержав этого изнуряющего лирического благородства и всепрощения, и она будет, надрываясь и не ропща, одна воспитывать их общих детей, а муж будет жить где-то неподалеку с другой семьей и всю жизнь чувствовать себя неизбывным подлецом… И вот ведь интересно, во времена сталинских репрессий «ангельский» наследственный характер Ксюшиной прабабушки пришелся весьма кстати. Не колеблясь, она бросила четырнадцатилетнюю дочь и отправилась куда-то за полярный круг, к мужу. Да, эти женщины явно были одной крови с женами декабристов… Пожалуй, эта замечательная золоченая цепочка все же стоила того, чтобы хотя бы попытаться ее разорвать… Но с чего же начать? Ксюша — мала, бабушка — стара. Остается Надя.
— Надя, вы будете ходить ко мне на психотерапию?
— Я? А почему я? — изумленные глаза, чистый, ничем не замутненный взгляд.
— Ради Ксюши…
— Конечно!
Должна признаться сразу — никакой психотерапии у меня с Надей не получилось. Архетипическая цельность ее души, совершенно невероятный говор (она же — третье поколение ленинградцев! Откуда?!) попросту сбивали меня с толку. К тому же Надя со всем соглашалась. Если я ничего не говорила, то молчала и она, молчала спокойно и доброжелательно, или произносила фразу, которая окончательно доканывала меня:
— Слыхала я от людей (я потратила два сеанса, чтобы объяснить Наде, что такое психотерапия), что психотерапия эта — дело глубокое и болезное. Но для дочки-то ничего не жаль. Вы доктор, не стесняйтесь, пряменько мне скажите, что я говорить или делать должна. А я прямо это говорить или делать и буду.
В конце концов я совершенно отчаялась и решила это дело прекратить, но однажды Надя с глубокой печалью сообщила мне, что кафе, в котором она работала, продают за долги, а новые хозяева собираются открывать там модный магазин. Таким образом, Надя остается без работы.
— Надя, вот шанс! — блестяще, но рискованно сымпровизировала я. — Оживите вашу мечту! Идите в библиотеку!
— Кто ж меня туда возьмет-то! С улицы… — грустно улыбнулась Надя. — Я пока на биржу пойду. Меня подруга научила. Поскольку по сокращению…
— Идите пока на биржу, — согласилась я.
Этим же вечером я позвонила приятельнице, которая работала в библиотеке Академии наук и, презрев врачебную тайну, рассказала ей всю историю, начиная с жен декабристов.
— Так не бывает, — решительно отреагировала приятельница. — Это у тебя приступ романтизма.
— Устрой ее на любую работу, сама увидишь, — предложила я. — Она гиперответственна, кристально честна и у нее совершенно потрясающий язык. Может, она потом где-нибудь подучится?
