Остроумие и его отношение к бессознательному - Зигмунд Фрейд
Меньше вопросов вызывают неоднократно упоминавшиеся еврейские шутки, которые, как уже отмечалось, сплошь и рядом создаются самими евреями, между тем как сходные истории иного происхождения почти никогда не возвышаются над уровнем полусмешного анекдота или грубого издевательства. Условие причастности здесь вполне очевидно, как и в случае гейневского «фамилионерно». Его значение заключается в том, что непосредственная критика или агрессия для индивидуума затруднены и становятся возможными только окольным путем.
Прочие субъективные условия или благоприятные обстоятельства для работы остроумия покрыты мраком уже не в такой степени. Движущей силой при создании безобидных шуток нередко выступает честолюбивое стремление проявить себя и похвастаться умом, что может быть сопоставлено с эксгибиционизмом в сексуальной области. Бесчисленное множество заторможенных влечений, подавление которых сохранило некоторую степень подвижности, создает благоприятную предрасположенность к производству тенденциозных острот. Так, отдельные элементы сексуальной конституции человека могут служить поводами для шуток. Целый ряд скабрезных острот позволяет предположить наличие скрытого эксгибиционистского влечения у авторов. Тенденциозные остроты агрессивного свойства удаются лучше всего тем людям, в сексуальности которых можно отыскать выраженный садистический элемент, в обыденной жизни подавляемый и более или менее заторможенный.
Вторым обстоятельством, требующим изучения субъективной условности остроумия, является тот общеизвестный факт, что никто не в состоянии удовлетвориться созданием шутки для самого себя. С работой остроумия неразрывно связано стремление поделиться шуткой, причем настолько сильное, что довольно часто оно проявляется даже в ходе самых серьезных дел. В области комического рассказывание другому лицу тоже доставляет наслаждение, но не такое острое. Человек, наткнувшийся на комическое, вполне способен наслаждаться им в одиночку, тогда как шуткой ему непременно хочется поделиться. Психический процесс создания шуток не исчерпывается выдумыванием. Он дополняется неким устремлением, которое приводит неведомый процесс создания шуток к завершению только при рассказывании выдумки.
Мы не имеем ни малейшего понятия о том, на чем основано желание рассказывать шутки, но хорошо заметна другая своеобразная особенность шуток, отличающая их от пустых забав. Когда попадается нечто комическое, отнюдь не исключено, что я засмеюсь от всего сердца, пусть меня, конечно, радует возможность рассмешить другого человека пересказом этого комического эпизода. Что касается пришедшей мне на ум шутки, которую я сам создал, то я не стану смеяться, несмотря на явное удовольствие, мною испытываемое. Возможно, что моя потребность делиться шутками каким-то образом связана с последующим смехом, в котором отказано мне самому, но которому будет подвержен другой человек.
Почему же я не смеюсь над собственными шутками? И какова при этом роль другого человека?
* * *
Обратимся сначала ко второму вопросу. В комическом участвуют два лица – я сам и тот, в ком я нахожу нечто комичное. Если мне кажутся комичными предметы, то это результат частого среди людей олицетворения каких-либо объектов и явлений. Этими двумя лицами, мною и другим, комический процесс вполне довольствуется; третье лицо может присутствовать, но его присутствие не обязательно. Шутка, будучи игрой собственных слов и мыслей, исходно лишена лица, на которое обращается. Но уже на предварительной ступени, когда удалось оградить игру и бессмыслицу от возражений разума, она ищет кого-то, с кем хочет поделиться своим достижением, – и этот другой не тождественен объекту шутки. Ему в комическом процессе соответствует третье, постороннее лицо. Создается впечатление, что при забавах второму лицу поручается решить, справилась ли работа остроумия со своей задачей, как будто я не уверен в собственном суждении по этому поводу. Безобидная, оттеняющая мысли шутка тоже нуждается в другом человеке, чтобы удостовериться, что она достигла своей цели. Если же острота выражает обнажающие или враждебные намерения, то ее надлежит описывать как психическую ситуацию с участием трех лиц – тех же, что в ситуациях комического, но с иной функцией третьего лица. Психическая ситуация остроумия разворачивается между первым лицом (мною) и третьим, посторонним лицом, а не так, как при комизме – между мною и объектом внимания.
У третьего лица при ситуации остроумия шутка тоже наталкивается на субъективные условия, которые могут сделать недоступной главную цель – доставление удовольствия. Как говорит Шекспир («Бесплодные усилия любви», V, 2):
Вот это шутка: шутку подхватить
И ею шутников перешутить![128]
Кем владеет настроение, связанное с серьезными мыслями, тому несвойственно признавать, что забаве посчастливилось сберечь удовольствие от того или иного словесного выражения. Этот человек сам должен пребывать в веселом – по крайней мере, в спокойном – настроении, чтобы третье лицо могло выступить объектом для шутки. То же препятствие остается в силе для безобидной шутки и для тенденциозной остроты. В последнем случае возникает новое препятствие, противоречие тому намерению, которое выражается в остроте. Готовность посмеяться над удачной скабрезной шуткой не появится в том случае, если эта шутка обращена против уважаемого родственника третьего лица. В собрании священнослужителей никто не отважится привести сравнение Гейне, который уподобил католических и протестантских священников мелким торговцам и приказчикам. А в обществе преданных друзей моего противника самая остроумная брань, которую я могу сочинить против него, будет воспринята не как остроумие, а просто как брань; она вызовет у слушателей гнев, а не удовольствие. Некоторая степень благосклонности или определенное безразличие (отсутствие всего того, что способно спровоцировать сильные чувства, противоположные намерению) необходимы, если третье лицо призвано участвовать в завершении создания шутки.
Там, где отпадают перечисленные препятствия для воздействия шуток, и проявляется предмет нашего исследования – удовольствие, доставляемое остротой, более заметное у третьих лиц, чем у автора шутки. Мы должны довольствоваться этим фактом, не спрашивать, не ярче ли удовольствие слушателя, чем удовольствие создателя шутки, так как у нас, разумеется, нет средств для проведения измерений и сравнений. Однако мы видим, что слушатель подтверждает свое удовольствие взрывом смеха, тогда как первое лицо рассказывает шутку по преимуществу с серьезной миной. Если я пересказываю шутку, которую сам
