Остроумие и его отношение к бессознательному - Зигмунд Фрейд
Простая забава – это, например, определение Шлейермахером ревности (Eifersucht) как страсти (Leidenschaft), которая «ревностно» ищет (mit Eifer sucht) то, что причиняет страдания (Leiden schaft). Сюда же относится следующее восклицание профессора Кэстнера, преподававшего физику в Геттингене в XVIII столетии и слывшего остряком. На вопрос о возрасте, заданный студенту по фамилии Кригк, он, получив ответ, что студенту 30 лет, воскликнул: «Ах, в таком случае я имею честь лицезреть тридцатилетнюю войну» (Kleinpaul, 1890)[123]. Великий Рокитанский[124] забавно ответил на вопрос о том, какие профессии избрали его четыре сына (два врача и два певца): «Zwei heilen und zwei heulen» («Двое лечат, а двое воют»). Этот ответ был верен и потому не вызывал критики, но он не прибавил ничего нового к тому, что содержалось в самих словах. Несомненно, что этому ответу придали такую форму только ради удовольствия, обусловленного унификацией и созвучием обоих слов.
Хочется надеяться, что теперь мы ясно видим наконец нашу цель. При обсуждении технических приемов остроумия нам мешало то обстоятельство, что они присущи не одному только остроумию, однако природа остроумия как будто зависит от них, ибо устранение этих приемов путем редукции влечет за собой утрату остроумности и удовольствия от нее. Теперь-то мы понимаем, что описанные нами технические приемы остроумия – по ряду причин мы должны продолжать называть их так – суть, скорее, источник, из которого остроумие извлекает удовольствие. Нет ничего странного в том, что другие приемы, ведущие к той же цели, пользуются сходными источниками. Свойственная одному остроумию техника заключается в способности обеспечивать защиту доставляющих удовольствие приемов от возражений критики, которая может испортить удовольствие. Об этой способности мы мало что можем сказать в общих чертах. Работа остроумия проявляется, как уже упоминалось, в выборе такого словесного материала и таких ситуаций мышления, которые позволяют былой игре словами и мыслями выдержать натиск критики. Для этой цели нужно использовать все особенности запаса слов и все сочетания мыслей – ради искусного составления текста. Быть может, впоследствии еще придется охарактеризовать работу остроумия неким одним определенным качеством, но пока такой выгодный для остроумия выбор и сама его возможность остаются необъясненными. Если намерение и работа остроумия заключаются в защите от критики словесных и мыслительных связей, доставляющих удовольствие, то это уже существенная особенность забав. Работа остроумия исходно заключается в том, чтобы упразднять внутренние задержки и делать легкодоступными те источники удовольствия, которые стали почему-то недоступными. Мы увидим, что остроумие на протяжении своего развития отвечает этой характеристике.
Мы в состоянии дать правильную оценку и фактору «смысла в бессмыслице», которому классические авторы придают столь важное значение при описании остроумия и при объяснении доставляемого им удовольствия. Два твердо установленных условия остроумия – его стремление добиваться исполненной удовольствия игры и стремление оградить эту игру от критики разума – объясняют исчерпывающим образом, почему отдельная шутка, с одной точки зрения будто бы бессмысленная, с другой точки зрения считается глубокомысленной или, по крайней мере, приемлемой. Как именно шутки выполняют эти условия – уже забота остроумия; там, где этого не происходит, шутка отвергается как нелепица. Но нам вовсе не обязательно считать удовольствие от остроумия производным от антагонизма чувств, которые проистекают из смысла и одновременно из бессмысленности шуток, будь то непосредственно или путем «смятения вследствие непонимания и внезапного уяснения». Также нет необходимости вдаваться в выяснение того, каким образом удовольствие может возникать из замены оценки бессмыслицы на признание осмысленности. Психогенез остроумия научил нас тому, что удовольствие от шуток обусловлено игрой в слова или освобождением бессмыслицы, а смысл шутки призван лишь защитить это удовольствие от упразднения критикой.
Этот подход уже получил объяснение при изучении забав. Теперь мы можем проследить дальнейшее развитие смешного до наивысшей точки – до тенденциозных острот. Забавы выдвигают на передний план получение нами удовольствия, но удовлетворяются тем, что способ их выражения не кажется бессмысленным или лишенным всякого содержания. Когда этот способ сам по себе содержателен и ценен, забава превращается в остроту. Мысль, которая заслужила бы наше внимание, будучи выраженной в самой простой форме, облекается в такую форму, которая сама по себе может вызвать у нас удовольствие[125]. Конечно, это сочетание не должно быть непреднамеренным; нужно постараться найти цель, лежащую в основе создания шуток. Одно наблюдение, сделанное выше в качестве предварительного, наводит нас на след. Мы отмечали, что удачная шутка производит совокупное впечатление удовольствия без того, чтобы мы немедленно различили, какая его часть проистекает из остроумной формы, а какая – из меткого содержания мысли. Мы всегда обманываемся по поводу этого различения, то переоцениваем качество шутки, удивляясь содержащейся в ней мысли, то, наоборот, переоцениваем важность мысли из-за удовольствия, доставляемого остроумной оболочкой. Мы не знаем, что именно доставляет нам удовольствие, по поводу чего мы смеемся. Ненадежность нашего мышления, которую надлежит признать фактом, способна раскрыть мотив к образованию шуток как таковых. Мысль ищет остроумную оболочку, ибо благодаря последней обращает на себя наше внимание, может показаться нам более значительной и более ценной – но прежде всего потому, что эта оболочка подкупает и запутывает нашу критику. Мы склонны приписывать самой мысли ровно то, что привлекает в остроумной форме. Кроме того, мы не сильно стремимся искать неправильное в том, что доставило нам удовольствие, чтобы не испортить наслаждение от удовольствия. Если шутка вызвала у нас смех, тем самым создается неблагоприятная для критики предрасположенность, поскольку мы тогда приходим, с некоторой точки зрения, в настроение, в котором способны удовлетворяться игрой (а остроумие старалось всеми силами это состояние заменить). Мы уже установили, что такую шутку нужно признать безобидной, или нетенденциозной, но нельзя отрицать того, что лишь забава свободна от намерений и служит единственной цели – доставлять удовольствие. Шутка же никогда не бывает непреднамеренной, даже если содержащаяся в ней мысль сама по себе случайна и выражает разве что теоретический интерес мышления. Она преследует другую цель, выпячивает мысль ради того, чтобы та не осталась незамеченной, и ограждает ее от критики. Она проявляет, опять-таки, свою первоначальную природу, противопоставляя себя задерживающей и ограничивающей силе, в данном случае – критическому суждению.
Это первое применение остроумия, выходящее за пределы доставления удовольствия, указывает нам дальнейший путь. Шутка отныне признается могущественным психическим фактором, способным склонять чашу весов в ту или иную сторону. Важные устремления и влечения душевной жизни применяют ее для своих целей. Первоначально лишенная намерения шутка, исходно – лишь игра, устанавливает вторичную связь с намерениями, от которых на продолжительное время не может ускользнуть
