Гарольд Гринвальд - Знаменитые случаи из практики психоанализа

Я и врач сидели в углу комнаты и шепотом разго­варивали. На кровати шумно дышала Лора, которую нам с трудом удалось успокоить. Даже в неярком свете можно было заметить, как она бледна. Я видел легкую белую линию, очерчивающую ее губы. На одеяле лежали ее вялые руки. Белые бинты на ее запястьях как обвинение прико­вывали к себе мое внимание. Время от времени ее руки вздрагивали.

- Я сомневаюсь, чтобы это была серьезная попытка, - говорил мне врач, -хотя, конечно, трудно сказать наверняка. Это гораздо труднее, чем можно подумать, - уйти из жизни. Нужно этого действительно хотеть — хотеть достаточно силь­но. Не думаю, что она к этому стремилась. Порез на левом запястье не очень глубок, а на правом - почти царапина. И крови было не очень много.

- Я думаю, вы приехали очень быстро, - сказал я.

- Довольно быстро, - ответил он. - Все произошло так: сразу же после того, как она перерезала себе вены, она начала кричать. Немедленно прибежал сосед и тут же позвонил мне. Мой офис - в том же доме, на первом этаже, и как раз так получилось, что в это время я был там. Я бросился наверх, взглянул на запястья, увидел, что порезы не глубокие, и ...

- Она резала лезвиями? - прервал его я.

- Да, - сказал он и продолжал,- потом я наложил пару жгутов, позвонил в больницу, куда собирался ее отправить, и вызвал скорую. А потом приехал к ней сюда. К этому времени ей уже наложили швы в отделении несчастных случаев. Она все еще была очень возбуждена, поэтому я решил подержать ее здесь день или два. Я сделал ей укол морфия и послал ее наверх.

- Кто позвонил мне домой? - спросил я.

Он пожал плечами.

- Не знаю. До того, как приехала скорая, сосед Лоры позвонил ее сестре и рассказал ей о том, что случилось и что я собирался делать. Наверное, сестра попыталась свя­заться с вами.

- Наверное, - сказал я. - Она знает, что Лора лечится У меня.

- Я вам не завидую, - сказал он. - Таких поискать.

- Что она наделала?

Он пожал плечами и, подойдя к кровати, сделал неоп­ределенное движение рукой.

- Ну, во-первых, само по себе это происшествие. Потом она ужасно себя вела до того, как подействовал укол.

- Что она делала?

- Ну, — неопределенно сказал он, - она кричала, ме­талась по комнате. В общем, вела себя довольно дико. - Он поднялся. - Не думаю, что вам есть о чем беспокоиться, по крайней мере, в том, что касается ее физического сос­тояния. Утром все будет в порядке. Может быть, будет некоторая слабость, но не более того.

- Я вам очень благодарен, - сказал я.

- Не за что, - проговорил он, выходя из комнаты. - Вероятно, утром нужно будет уладить формальности с поли­цией. Позвоните мне, если я понадоблюсь.

Лора все-таки добилась того, что сеанс в субботу сос­тоялся, - в больнице. Во время этой и многих последующих бесед мы обсуждали причины ее экстравагантного, само­разрушительного поступка. Как указал врач, это была не более чем драматическая демонстрация без серьезного на­мерения, хотя в подобных случаях могут быть гораздо более серьезные последствия. Ее целью было сорвать мне выход­ной и вызвать меня для того, чтобы снова пробудить во мне то сочувствие, которое, как она полагала, она сама подорвала своим провоцирующим поведением в четверг. В целом же, причины, как мы потом поняли, лежали гораздо глубже.

Мотивация этой попытки Лоры совершить самоубийст­во была двоякой. Бессознательно она стремилась повторить ситуацию ухода своего отца, только с более благоприятным исходом; в то же самое время это должно было послужить наказанием за так называемые «грехи» ее поведения и прес­тупления, совершенные мысленно в возрасте от двадцати до двадцати четырех лет. В том, что касается первого из этих странных мотивов, вполне понятно, что Лора истол­ковала мой короткий перерыв в лечении как уход, что было сходно с тем, как ее раньше покинул отец. Однако на этот раз, как убеждает ночной звонок ко мне в гостиницу, она чувствовала себя, по крайней мере, частично ответственной за то, что она сама прогнала его (в лице аналитика). Для того чтобы вернуть его, ее отчаявшееся сознание замыслило покушение на самоубийство - которое было не чем иным, как безумной попыткой - спланированной, как казалось, но не осуществленной более чем десять лет тому назад — повторить первоначальную драму, обеспечив при этом дру­гое и более благоприятное завершение.

' Этот сумасшедший поступок был также подстегнут той фантастической арифметикой признаний и наказаний, ко­торые Лора, как какой-то помешавшийся бухгалтер, не ус­тавала придумывать, чтобы успокоить воспоминания, раз­дражавшие ее чувство вины. Я опасался, когда эта модель поведения стала мне ясна, что та мысленная ведомость, которую она вела относительно своих ежесеансных при­знаний в виновности и относительно степени аскетичности ее жизни, никогда не будет закрыта. Самоотрицание необ­ходимо вело к муке. Моя попытка помешать этому про­валилась - и не потому что она была неверно спланирована, но потому что была неряшливо выполнена. Мои собствен­ные неосознаваемые потребности - остаточный инфанти­лизм во мне самом - в данном случае побороли рассудок и вовлекли меня в ошибочные действия, которые едва не стоили Лоре жизни.

И она, и я извлекли хороший урок из этого ужасного опыта, и в конце концов это оказалось даже некоторого рода благом для нас обоих. Разумеется, я бы предпочел получить этот урок в какой-то другой форме. Что же касается Лоры, то она довольно быстро выздоровела и вернулась к процессу анализа со значительно более трезвым взглядом на вещи после того, как она встретилась со смертью. Помимо всего прочего, этот эпизод помог ей обрести подлинное понимание себя и своего поведения, благодаря чему она сумела отказаться от своего ложного аскетизма и прекратила играть роль «образцового», «приспособившегося» психоанали­тического пациента среди своих друзей.

Происшедшие события предоставили нам массу мате­риала для работы в последующие месяцы. В особенности это касалось ситуации, которую в психоанализе технически называют «трансфером» (переносом) - т. е. отражением в терапии прежних форм взаимоотношения с людьми, иг­равшими значительную роль в жизни пациента, - покушение Лоры на самоубийство привело даже к более глубокому пониманию ее настоящего невротического поведения. И по мере того, как мы все серьезнее занимались темой транс­фера, составляющей органическое ядро всякого терапев­тического предприятия, по мере того, как мы вместе сле­довали от беседы к беседе его извилистым путем, Лора быстро делала новые и весьма существенные успехи. С каждым новым шагом к самопониманию все полнее раск­рывалась личность Лоры, и та ноша несчастья, которую ей так долго пришлось носить, становилась все легче и легче.

Это было чудесно - наблюдать за метаморфозой Лоры. И мне, как живому инструменту происходивших в ней перемен, это доставляло огромное удовлетворение. Тем не менее мое удовольствие было неполным, так как я понимал, что мы по-прежнему не нашли объяснения для единствен­ного оставшегося симптома, который до сего времени избе­жал воздействия терапии. Мы не достигли никакого прог­ресса в отношении той странной жалобы, которая и привела ее ко мне: приступы не поддающегося контролю голода, лихорадочного поглощения пищи и ужасных последствий этого.

У меня была собственная теория по поводу этого уп­рямого симптома, и меня часто искушала возможность пос­ледовать предположению одной из «школ» психоанализа и сообщить мои идеи Лоре. Однако поскольку я считал - и по-прежнему считаю, что такая техника теоретически не­оправданна, ибо является выражением неуверенности и не­терпения психоаналитика, а не хорошо продуманным под­ходом к проблеме психотерапии, именно поэтому я решил обуздать свое нетерпение и стремление поставить симптом Лоры в центр нашей работы путем проверки того, какой эффект произведут на нее мои интерпретации. Придер­живаясь проверенных методов, я посчитал необходимым попридержать язык и дождаться развития событий. К счас­тью, они не заставили себя ждать. В одной из бесед к моей пациентке пришло могучее прозрение, которое расчистило все те психические наслоения, которые превратили ее жизнь в муку.

Лора редко опаздывала к назначенному времени и ни­когда не пропускала сеансы без основательной причины, предупреждая об этом заранее. И в тот день, когда она не появилась к указанному времени, я почувствовал нараста­ющую тревогу. Минуты истекали, и наконец после того, как прошло более получаса, а Лора по-прежнему не давала о себе знать, я попросил своего секретаря позвонить ей домой. Там никто не отвечал.

На протяжении дня, будучи занятым с другими паци­ентами, я лишь несколько раз вспомнил о том, что Лора не пришла на свой сеанс и не сообщила мне об этом. Когда я снова вспомнил об этом по завершении рабочего дня, я постарался, как обычно делаю в таких случаях, припомнить предшествующую беседу с ней и найти какой-то ключ к такому необычному небрежению своей терапией. Но не найдя ничего существенного, я выбросил это из головы и уже собирался уходить.