Леонид Кроль - Человек-оркестр: микроструктура общения
Если же говорить прозой, то все это соответствует вполне земным проблемам соотношения реальности группового взаимодействия (а оно в микроструктурном тренинге, как мог заметить читатель, намеренно непрагматично) – и просто реальности. Как таковой.
Честно говоря, нам довольно редко приходилось отвечать на вопросы о том, как связать с «обычной жизнью» происходящее на занятиях. Видимо, участники групп это хорошо чувствуют сами – отчасти и потому, что в самих методиках микроструктурного тренинга и, в частности, в «зеркале» заложен принцип свободного перемещения «туда и обратно». Уподобление другому человеку, внутренний обмен позициями и временное «влезание в чужую шкуру» действительно являются важными и достаточно универсальными механизмами, встроенными даже в повседневное общение. В первом разделе уже говорилось о том, что в этом процессе буквальное, физическое уподобление является в каком-то смысле первичным элементом. Напомним и то, что сформировавшиеся двигательные особенности обычно не осознаются, как и «типичное поведение», послужившее их источником. Мы можем – с опозданием, когда ситуация общения уже закончилась – сказать, что с нами говорили «тепло» или «натянуто», что кто-то «тяжел», а кто-то «держится на дистанции». Но понять (почувствовать), откуда взялось впечатление тепла или дистанции, что именно его породило и составило, мы обычно уже не можем, а большинство людей и не пытается. В языке, как правило, даже нет названий для оттенков и отпечатков в телесных проявлениях душевных свойств – вернее, этих названий мало для серьезного разговора.
Погружаясь в безымянное множество «оттенков и отпечатков», удается накопить вначале смутный, но развивающийся опыт переживания чужого «положения» и «шкуры» совсем иначе, чем при попытке подыскать соответствующие названия этикетки и опоре на рациональное. Период бессловесного, размытого, конкретно-чувственного «понимания телом» в нашей работе обладает и собственной ценностью, но к тому же является подготовительным, «инкубационным». Его длительность связана с потребностью создать условия и среду, в которой могли бы дозреть, выкристаллизоваться и родиться отчетливые элементы узнавания, а затем и точные описания другого, возможность иных суждений.
Разумеется, определенное место в работе занимает и традиционное для тренинговых групп обсуждение того, «что сейчас происходило», и буквальное разыгрывание более крупных и жизнеподобных фрагментов поведения. Однако при этом нам представляется важным сначала насытить непосредственный чувственный опыт участников таким объемом новых впечатлений непривычного для них масштаба – будь то проявления пластические, голосовые или любые другие, – чтобы переход к обсуждению также мог вызывать появление нового языка для описания происходящего.
Некоторый период «немоты и странности» на занятиях сам по себе не вызывает напряженности – напротив, он как бы дает участникам право забыть или вовсе не знать, «как это называется». В этом смысле многие упражнения микроструктурного тренинга направлены, кроме всего прочего, и на то, чтобы на время лишить «вещи» – «названий».
Критерием подлинности происходящего процесса является повышение «качества взаимодействия»: меньше лишних слов и неточных коммуникативных действий; вместо соревновательного «не хуже других» появляется настоящий интерес к тому, как у другого; возникает удовольствие от движения; многое замечается и решается на несловесном уровне – отсюда масса коротких взаимодействий взглядом, изменением позы, положения в пространстве и т. д.; вместо усталости с течением времени занятия открываются всегда существовавшие, но не использовавшиеся запасы энергии. В общении происходит, в известном смысле, то же, что и в разработанном до нюансов собственном движении. Другой человек не утомляет, потому что в нем много разного; собственное движение перестает быть «скучным» поэтому же. Спокойное, не стремящееся к немедленному результату переключение внимания и действия внутри очерченной области – будь то движение собственного плеча, следование за рисунком напряжений чужого тела или оглядывание всех сидящих в кругу – создает эффект, подобный эффекту паруса или лыж в физическом мире. Во много раз возрастает «площадь опоры», каждое конкретное действие становится «одним из», за счет чего его собственное внутреннее напряжение снижается, распределяясь между разными возможностями, каждая из которых доступна.
«Зеркало» позволяет приблизиться еще к одной проблеме, затронутой в первой части. Начиная имитировать других и попадая в непрерывный поток различий и сходств в конкретном и малом, легче понять (сначала почувствовать), как много в собственном поведении отпечатков чужих, невольно когда-то заимствованных, особенностей. Эти пластические цитаты (часто – целые блоки заимствований) могут засорять также уровни общения, о существовании которых человек и не подозревает. Двигательные привычки «с чужого плеча» обычно составляют некоторый слой поведения, занимающий место возможных индивидуальных реакций и не дающий им проявиться, «прорасти». Попадание в орбиты этих стереотипов часто происходит неосознанно, не носит демонстративного характера, не рассчитано на прочтение. В незаметности и заключается «сила» их утомительности. С помощью «зеркала», служащего, как мы помним, и увеличительным стеклом, они не только высвечиваются, но и часто позволяют вспомнить об источниках возникновения – людях или ситуациях. В таких идущих от движения воспоминаниях, самоанализе, часто происходит разрядка (отреагирование) этих «малых стереотипизированных форм», за счет чего поведение становится более индивидуальным, очищается от невольных заимствований.
Между тем, история опасностей, таящихся в Зеркалах, не окончена. Сказочный мотив Зеркала содержит довольно грозное предупреждение: «получение обратной связи» (говоря унылым техническим языком) – испытание, а не повод для безответственного любопытства. «Чудесное стекло» мифов и легенд одновременно притягивает и страшит, и неспроста. Прогулка в Зазеркалье может обернуться экскурсией по замку Синей Бороды – со всеми вытекающими отсюда последствиями. Из глубины порой являются отнюдь не безобидные образы («О том, что мерещится в зеркалах, лучше не думать»[18]). Не случайно зеркальный двойник в литературных сюжетах часто грозит герою серьезной бедой: «Под наваждением странного зеркала Алексей чувствовал себя каким-то другим. Все элементы его сущности, которые он научился с годами подавлять, с неожиданной силой и бурностью проявились вновь. Какая-то страшная сила тянула все ближе и ближе к пожелтевшей поверхности тусклого стекла. Вдруг он вздрогнул, с ног до головы покрылся холодным потом и, как в подвалах канала Gracio, увидел перед собою два устремленных на него исступленных, совершенно чужих глаза.
В то же мгновение почувствовал резкий толчок. Его зеркальный двойник схватил его правую руку и с силой рванул внутрь зеркальной поверхности, заволновавшейся кругами, как волнуется поверхность ртути».
Этот отрывок из романтической повести Александра Чаянова «Венецианское зеркало, или Диковинные похождения стеклянного человека» позволяет говорить даже сразу о нескольких угрозах, исходящих or Зеркала. И первая – попасть в Зазеркалье, на этот раз мрачное и призрачное, без пути назад (а это, согласитесь, не совсем то же самое, что просто прельститься чудесами «того берега»: разница такая же, как между склонностью к фантазиям и настоящим безумием, полной потерей связи с реальностью). Здесь герой, попадая во власть мрачных чар, еще и теряет чувство самоидентичности – из зеркала глядят «совершенно чужие глаза». И, наконец, главная зеркальная опасность: выпустить на волю Двойника-чудовище, свое неприемлемое, отторгаемое «я». Двойник хочет вырваться из заточения, заменить собой героя и является, как мы видим, материализацией подавленных «элементов сущности». В реальной жизни человек часто тратит огромные силы на то, чтобы чего-то о себе не знать – замуровать Двойника, отделаться от него, жить так, как будто его нет.
Вопрос: «Стоит ли все это знать про себя?» – еще одна из самых мягких реакций по поводу возможной встречи. Пугает не только страшное, но и просто неизвестное: стоит напомнить, как болезненно может быть новое представление о себе, к которому человек не готов, на месте которого есть нечто более устраивающее его (как правило, более общее, размытое, так как всякая подробность рассмотрения чревата какими-то новыми сведениями). Правдивость и точность представления о себе может ранить тем сильнее, чем неожиданнее оказывается. Может быть, Двойник вовсе и не чудовище, но насильственная встреча с ним все равно мучительна. При этом неприятие, отталкивание, уничтожение нового образа себя может вызывать к жизни такие формы психологической защиты, что позитивные цели «знакомства с собой» могут быть достигнуты лишь с большим трудом и потерями.
