Валерий Зеленский - Здравствуй, Душа!
В отличие от фрейдовского анализа, архетипическая психология не использует мифы только для подтверждения тех или иных положений. Для Фрейда миф об Эдипе важен потому, что он, по мнению Фрейда, независимо подтверждает открытие и теоретическую истину собственно эдипова комплекса. Фрейд полагает, что комплекс первичен, а миф вторичен.
Архетипическая психология меняет порядок приоритетов. Так, Хиллман говорит, что «нарциссизм не учитывает Нарцисса» (Hillman, 1979a, р. 221). Заблуждение состоит в сведении мифа о Нарциссе к «комплексу Нарцисса» или к «нарциссическому расстройству личности». В нозологическом отношении, говорит Хиллман, нарциссизм смешивает «аутоэротический субъективизм с одним из самых важных и могучих мифов воображения» (Hillman, 1983, р. 81). Архетипическая психология отдает несомненное предпочтение «литературным» формам рассуждения перед «научными». По словам Хиллмана, сама основа психического «поэтична», или мифопоэтична (Hillman, 1975b, p.XVII).
Хиллман, однако, критически относится, скажем, к мифу, который Юнг называет «героическим». Потенциальная опасность, связанная с этим мифом, состоит в тенденции Эго к идентификации с героем, а следовательно, и к агрессивному, неистовому отреагированию подобного амплуа. В отличие от того, что Хиллман называет «имагинальным Эго» (Hillman, 1979a, р. 102), которое смиренно признает, что оно составляет лишь один из множества других, в равной мере важных образов, «героическое Эго» высокомерно присваивает доминирующую роль и низводит все остальные образы до подчиненной роли. Другие образы существуют для выполнения задач героического Эго, которое затем может освободиться или избавиться от них посредством агрессивности и неистовства. Героическое Эго, говорит Хиллман, «требует такой реальности, с которой можно было бы сцепиться и которую можно было бы поразить стрелой или сокрушить дубиной», так как оно «воспринимает имагинальное буквально» (Там же, р. 115).
Касаясь мифа об Эдипе, Хиллман также подвергает его ревизии (Хиллман, 2002). Он считает, что миф об Эдипе бессознательно наполняет содержанием сам метод анализа. Существует и «эдипов метод», и эдипов комплекс. Трудность здесь состоит в том, что миф об Эдипе был единственным или, по крайней мере, самым важным мифом, который использовался аналитиками в целях интерпретации. Согласно Хиллману, этот миф показывает, что ослепление возникает в результате «буквалистического» стремления к «прозрению», или инсайту. Анализ оказывается методом «руководства слепых слепыми».
Аналитик, Тиресий, достигший «прозрения» (инсайта) после того, как он ослеп, «передает» инсайт Эдипу, анализанду, который, в свою очередь, также слепнет. Этот миф дал анализу специфический метод исследования: метод героического «прозрения» — да простит читатель этот словесный каламбур, — который приводит к ослеплению.
Хиллман утверждает, что метод анализа был бы совершенно иным и более точно отражал бы разнообразие человеческого опыта, если бы, наряду с мифом об Эдипе, анализ использовал и другие мифы с разнообразными мотивами, например мифы об Эросе и Психее («любовь»), Зевсе и Геpe («генеративность и брачный союз»), Икаре и Дедале («полет и изобретательность»), Аресе («борьба, гнев и разрушение»), Пигмалионе («подражание, при котором искусство становится жизнью благодаря желанию»), Гермесе, Афродите, Персефоне, Дионисе.
Мифопоэзис
Весь мир, по Хиллману, имеет мифическую и поэтическую основу, и, как отмечает Мур (Moore, 1991, р. 15), архетипическая психология рассматривает каждый кусочек жизни через призму мифопоэзиса.
Видя миф и поэзию во всех аспектах мира, можно находить духовную значимость в самых земных предметах и событиях. Это, в частности, демонстрирует нам и мировая литература, искусство и музыка в своих наиболее значимых произведениях. Хиллман призывает понимать и рассматривать мир в самых разнообразных перспективах, с самых разных точек зрения. В конечном итоге, не существует привилегированных или истинных в последней инстанции форм сообщений, имеются лишь некоторые повествования, углубляющие смысл и переживания, и есть другие, которые этого не делают. В соответствии с такой моделью необходимо, в частности, переосмыслить и язык научных сообщений.
Согласно Хиллману, различные подходы, существующие в психологии рассматриваются в качестве различных мифов и риторик, которые, наряду с явлениями, демонстрируемыми тем или иным исследователем, обнаруживают и скрытые фантазии самого исследователя. Например, экзистенциалист может быть понят как человек, действующий в русле героического мифа о Геракле или Прометее, возможно и мифа об Атласе, считающий, что весь мир покоится на его плечах. Такими порой мнят себя люди науки.
Хиллман, разумеется, не утверждает, что ценность любой школы психологии может быть сведена к архетипическим образам, направляющим ее работу. Однако он с полным недоверием относится к любой попытке считать свою перспективу единственно правильной или предполагать наличие какой-то метаперспективы или конечного синтеза. В этом он смыкается с деконструктивистами (Деррида) или отчасти с современными последователями каббалистического учения об «исправлении» божьего замысла. Последние, хотя и признают крайнюю проблематичность природы поиска, следуют в этом отношении за Юнгом и никогда не оставляют надежду на синтез и индивидуацию. Психологи, вообще, часто напоминают картографов, пытающихся решить задачу проецирования сферической земной поверхности на двумерную плоскость. Однако во всех случаях любое подобное усилие, каким бы ценным и правильным оно ни представлялось, неизбежно искажает какой-либо аспект изучаемого ими предмета. Как психологи (или как пациенты), мы постоянно подвергаемся опасности дать завышенную оценку своей интерпретации в отношении реальности. И это, согласно Хиллману, неизбежно, поскольку мы вынуждены рассматривать реальность сквозь призму того или иного архетипа; но мы не должны при этом заниматься самообманом и полагать, что наша перспектива идентична «реальности».
То же самое справедливо и в отношении процесса психотерапии. Хиллман полагает, что терапия снабжает пациента рядом альтернативных повествований (или мифов), позволяющих ему осмыслить свою жизнь, но одновременно он считает, что ни одно отдельно взятое повествование не может дать исчерпывающе полное понимание души. Для Хиллмана такие истории имеют двойственный характер, поскольку, с одной стороны, они устанавливают связь между людьми и богами, придавая тем самым архетипический, или всеобщий, смысл нашей жизни. С другой стороны, они замыкают нас в самодовольной иллюзии, будто мы обладаем способностью правильно понимать или объяснять свою сущность. Именно последнее обстоятельство психологического повествования вынуждает Хиллмана-психотерапевта приветствовать наши худшие ночные кошмары, патологии, страсти и внутренние противоречия как доказательства существования души, прорывающейся сквозь сдерживающую ее оболочку. Хиллмандушевед высоко ценит хаотические, пугающие и часто пагубные моменты человеческой жизни, когда верования рушатся, ценности меняются и человек сталкивается с чем-то совершенно неизвестным. Можно сказать, что Хиллман серьезно относится к юнговскому предупреждению о том, что каждый индивид должен остерегаться своей Тени и быть готовым платить ей должную дань. Для Хиллмана, как и для приверженцев Юнга, добро должно обязательно пройти через хаос и низменные страсти.
То, что происходит на индивидуальном уровне, присутствует также в истории идей. Например, открытие Фрейдом бессознательного означало прорыв устрашающего образа, открытие неизведанной бездны, элемента смерти в глубинах человеческой души. В ранних работах Фрейда и из его писем видно, что он боролся за создание новых форм (идей), способных сдерживать зверя, выпущенного на свободу им и Брейером, ибо стало понятно, что их открытие разрушило старые оболочки, старые понятия психологии. Испуганный Брейер покинул поле битвы, предоставив Фрейду возможность продолжать борьбу в одиночестве. Но как только зверь оказался выпущенным на свободу, Фрейд занялся интерпретацией и концептуализацией (см., например, его работу «Проект научной психологии»). Фактически, все теоретическое строение психоаналитической метапсихологии представляет собой попытку создания форм для образов бессознательного. Можно сказать, что сама психоаналитическая теория является процессом, который осуществляет рациональное Эго, процессом, позволяющим нам контролировать неведомое с тем, чтобы мы могли оставаться в коллективных снах, не опасаясь слишком того, что покоится в глубинах нашей души. Хиллман призывает нас особо не обольщаться теориями. Он приветствует идею обновленной деконструкции нашего понимания человечества, поскольку во времена «сжигания кораблей» весьма уместно бросить взгляд в бездну.
