Валерий Зеленский - Здравствуй, Душа!
В итоге личность представлена прежде всего с позиции образности, т. е. как живая человеческая драма, в которой субъект, Я, принимает участие, но не выступает в качестве единственного автора, режиссера или главного героя. И лишь потом она сохраняет интерес с точки зрения жизненных этапов и развития, типологий характера и функционирования, психоэнергетики, направленной на достижение общественных или индивидуальных целей, способностей (интеллект, чувство, воля) и сочетаний этих составляющих.
Хиллман подчеркивает, что «здоровая, развитая или идеальная личность должна принимать во внимание свою, драматическую, замаскированную, неоднозначную ситуацию. Ирония, юмор и сострадание служат признаками такой личности, поскольку они свидетельствуют о понимании множественности значений, судеб и намерений, реализуемых любым субъектом в любой момент. „Здоровая личность“ менее всего воспринимается на основе модели естественного, примитивного или первобытного человека со всей его ностальгией, или общественно-политического человека с его миссией, задачей, или буржуазно-рационального человека с его морализмом. Вместо этого она рассматривается на фоне артистической личности, для которой процесс воображения составляет стиль жизни. Реакции такой личности имеют рефлексивный, живой, непосредственный характер» (Хиллман, 1996, с. 108).
В постъюнгианской психологии сохраняется достаточно сильная тенденция к редукционизму, который сводит все многообразие тех или иных конкретных образов (например, женщин или спасителя) к некоторому единству, абстрактному понятию, скажем, Великой Матери или Христа. Такая операция, считает Хиллман, весьма произвольна и груба, поскольку сводит значительные различия к поверхностной идентичности.
Столь поверхностную редукцию осуществляют не только юнгианцы, но и фрейдисты. Хиллман говорит: «Если длинные предметы олицетворяют для фрейдистов пенисы, то темные предметы олицетворяют для юнгианцев тени» (Hillman, 1975b, p. 8).
Дело не в том, что, как сказал бы Фрейд, длинный предмет (сигара иногда бывает сигарой) иногда бывает просто длинным предметом, а темный предмет просто темным предметом. Дело в том, что существует множество весьма различных длинных и темных «предметов», т. е. множество весьма различных образов, и их нельзя свести к одному тождественному понятию. В философском споре о единстве и множественности архетическая психология ценит множественность выше единства.
Архетипические психологи считают, что в основе своей личность множественна, а не единообразна (унитарна). В определенном смысле не существует никакой личности — существуют только персонификации, которые занимают положение автономных личностей, когда аналитики рассматривают их так, словно они реальные лица.
Когда Хиллман поддерживает идею относительности всех персонификаций, может показаться, что он безответственно попустительствует личностному расстройству, соскальзыванию в «множественное сознание» (или в «диссоциативную идентичность»). Определение «множественное сознание» предполагает, что персонификациям был придан буквальный, а не метафорический смысл и воображение оказывалось диссоциированным, а не дифференцированным.
Если Хиллман прав, то мы все, по существу, являемся множественными личностями, и нашу коллективную приверженность этому диагнозу, равно как и сопротивление ему, легче всего понять как амбивалентность в отношении признания полной расщепленности в недрах нашей души. Если Фрейд сузил пределы человечества, показав, что человек не является хозяином в своем доме, то феномен множественной личности грозит нам полным разрушением понятий «свой», «хозяин» и «дом», так что начинает утрачиваться смысл самой концепции индивидуальной человеческой личности, или самости, в течение многих веков лежавший в основе европейской (и американской) цивилизации. Не вызывает удивления тот факт, что диагнозу «множественная личность» сопутствуют противоречивые суждения в судах, столь ревностно охраняющих понятие рациональной индивидуальной ответственности, и что именно суды оказывают наиболее сильное давление на ученых с целью уточнения теории множественных самостей, совместно пребывающих в одном теле. Несмотря на то что явления одержимости, владение различными иностранными языками, автоматическое изменение почерка и «дежавю» существуют и известны с древности до наших дней (Hillman, 1975b, p. 24); несмотря на то что одинокие голоса в XX веке (например, русский мистик Гурджиев) говорили, что существование «единой» личности является одной из наиболее опасных иллюзий, представители властных структур не желают и слышать о множественности человеческой психики.
Двадцать пять лет тому назад Джеймс Хиллман так прокомментировал переполох, вызванный публикацией в начале века фактов, связанных с множественной личностью: «С признанием множественности личности завершилось правление разума, и потому, естественно, это явление сконцентрировалось в фокусе внимания защитников разума — психиатров (там же, p. 25). Для Хиллмана „случаи, связанные с проявлениями множественной личности (на рубеже XIX–XX веков), играли важную роль, поскольку они подтверждали множественность индивидуального в то самое время, когда этот феномен стал проявляться в разных областях культуры“ (там же). В наши дни возрождение данного диагноза является симптомом повсеместного возвращения подавленного содержания, проявляющего себя в виде бунта против унитарного, сознательного Эго рационалистической эпохи, против централизации политической власти и культуры, которым способствовало обожествление рационального Эго в обществе западного мира. Согласно утверждению Хиллмана, появляются новые структуры личности со своими чувствами, мнениями, потребностями. Социолог может вести речь о субкультурах, политолог — о правах государства и правительстве, служащем простому человеку. Независимо от определения, команды из центра утрачивают свою господствующую роль (там же). Итак, вместо утверждения базовой нормы „единственности“ души, характерной для североевропейской (преимущественно германской) традиции, Хиллман изображает психическое как множественное по своей природе. Для обоснования этого тезиса в ряде своих работ он обращается среди прочего к греческой религии с ее политеистическим мироощущением с целью разработки собственных представлений о психическом.
Разрушение Эго
Разрушая традиционные взгляды на самость и пропагандируя идеи о «множественных реальностях», Хиллман «предчувствует» и даже продвигает «постмодернистское» направление в психологии, хотя официально всячески открещивается от ярлыка постмодерниста. Тем не менее, его взгляды, касающиеся политеизма и множественности, независимо от его рефлексии, делают его соратником многих постмодернистских психоаналитиков — в частности, Жана Лакана, — которые со значительным скепсисом относятся к Эго и, в особенности, к эго-психологии.
Понятие о бесконфликтном, рациональном Эго, заботящемся о личности, является, по мнению Хиллмана и этих мыслителей, чистой иллюзией. Хиллман полагает, что бессознательное присутствует повсеместно, в том числе и в самой психологии. Наряду с Лаканом он утверждает, что не существует недвусмысленной речи, абсолютной искренности, единой самости и той «личности», которая может явиться источником такой однозначной речи, таких ясных поступков и такой искренности.
Согласно Хиллману, Эго должно отступить в сторону, пропуская вперед душу. А терапия, независимо от того, будет ли она проводиться собственной анимой или реальным терапевтом (в этом Хиллман расходится с мнением Фрейда), должна вести индивида в глубины бессознательного. Идентификация сущности личности с «сознанием» или «совокупностью общественных отношений» (Маркс) представляет собой ошибочное наследие Декарта и психологии XIX века. «Лечение приходит из архетипической основы сознания, и это понятие сознания основано на понятии анимы, а не Эго» (Hillman 1985, p. 87–89). Хиллман выделяет, с одной стороны, понятия Эго, сознание и разум, противопоставляя им понятия души, бессознательного и архетипа. Он дает нам перечень терминов, ассоциируемых им с Эго, куда включает такие понятия, как преданность, родственность, ответственность, выбор, свет, решение проблем, проверка реальности, усиление, развитие, контроль, продвижение. Этому перечню Хиллман противопоставляет терминологию, связанную с анимой, или душой, которая включает понятия привязанность, фантазия, образ, рефлексия, инсайт, озарение, отражение, удерживание, переваривание, обсуждение, углубление (там же, p. 97).
Для Хиллмана не существует единой, реальной, глубокой самости. Существует столько «самостей», сколько имеется архетипов, с которыми можно констеллировать «самость». Хиллман полагает, что Юнг — предшественник Хиллмана в области архетипической психологии — оказался захваченным и ослепленным одним архетипом — единой «самостью».
