Остроумие и его отношение к бессознательному - Зигмунд Фрейд
Замечательно, что такой сальный разговор пребывает в чрезвычайном почете среди простолюдинов, и без него никогда не обходятся, если общество чему-либо радуется. Достойно внимания также и то обстоятельство, что при этом сложном процессе, который содержит столько признаков тенденциозного остроумия, самой сальности не предъявляется ни одно из тех формальных требований, какими характеризуются шутки. Высказывание открытой непристойности доставляет первому лицу удовольствие и заставляет третье лицо смеяться.
Лишь когда мы начинаем рассматривать высокообразованное общество, сюда присоединяется формальное условие остроумия. Сальность становится интересной и терпимой только в том случае, если она остроумна. Техническим приемом, которым она в большинстве случаев пользуется, выступает аллюзия, то есть подмена малым, чем-то отдаленным, а слушатель воссоздает в своем воображении полную и прямую скабрезность. Чем несоразмернее связь между непосредственно указанным в сальности и неизбежно возбужденным воображением слушателя, тем тоньше шутка, тем скорее она может быть принята светским обществом. Кроме грубого или тонкого намека, в распоряжении остроумной сальности имеются, как можно легко показать на примерах, все другие приемы словесной шутки и шутки по смыслу.
Теперь становится наконец понятным, что именно дает острота, выражающая то или иное намерение. Она делает возможным удовлетворение желания, похотливого и враждебного, несмотря на стоящее на пути препятствие, которое обходит – и черпает, таким образом, удовольствие из источника, ставшего недоступным ввиду препятствия. Последнее есть, собственно, не что иное, как очевидная неспособность женщины воспринимать незамаскированную сексуальность (в силу лучшего образования и общественного положения). Если в исходной ситуации женщина присутствовала, то теперь она продолжает как бы считаться зримой – или своим влиянием продолжает пугающе воздействовать на мужчин и в свое отсутствие. Можно наблюдать, как мужчины высшего общества тотчас становятся предрасположенными к обществу нижестоящих девушек и к замене остроумной сальности на обыденную.
Силу, которая затрудняет или делает невозможным для женщины (а в незначительной степени и для мужчины) получение удовольствия от незамаскированной скабрезности, мы называем «вытеснением». В ней мы узнаем тот же психический процесс, который в случае серьезных заболеваний удерживает вдали от сознания целые комплексы побуждений вместе с их производными и является главным обусловливающим фактором при так называемых психоневрозах. Мы признаем за культурой и хорошим воспитанием немалое влияние на образование вытеснения. По нашему мнению, при этих условиях происходит изменение психической организации (которое может вызываться также унаследованной предрасположенностью). В результате нечто, ранее воспринимавшееся как приятное, начинает казаться неприятным и отвергается всеми психическими силами. Вытесняющая работа культуры приводит к потере первичных, отвергаемых нашей внутренней цензурой возможностей наслаждения. При этом для человеческой психики каждое такое отречение крайне болезненно. Получается, что тенденциозная острота возвращает возможность вернуть потерянное. Когда мы потешаемся по поводу тонкой скабрезной остроты, то смеемся ровно над тем же самым, что заставляет крестьянина смеяться при грубой сальности. Удовольствие проистекает в обоих случаях из одного и того же источника. Но смеяться по поводу грубой сальности нам возбраняется – мы стыдимся, мним эту сальность отвратительной и можем смеяться лишь тогда, когда нам на помощь приходит остроумие.
Итак, подтверждается все то, что мы предположили изначально: тенденциозная острота располагает иными источниками удовольствия, нежели безобидная, при которой все удовольствие так или иначе связано с техникой. Мы можем снова подчеркнуть, что при тенденциозной остроте наше восприятие не в состоянии осознать, какую часть удовольствия мы получаем от техники остроты, а какую – от ее направленности. То есть, строго говоря, мы не знаем, над чем смеемся. В скабрезных остротах мы подвержены яркому обману суждения о «доброкачественности» остроты, поскольку зависим от соблюдения формальных условий. Техника таких острот нередко скудная, зато смехотворящее их влияние огромно.
* * *
Теперь исследуем, играет ли шутка ту же самую роль при враждебных намерениях.
С самого начала мы наталкиваемся здесь на те же условия. Враждебные побуждения против ближних подвержены, с детства индивидуума и с детских времен человеческой культуры, тем же ограничениям, тому же поступательному вытеснению, что и наши сексуальные стремления. Мы еще не дошли до того, чтобы возлюбить врагов или подставить им левую щеку после удара по правой. Все моральные предписания в области ограничения деятельной ненависти и поныне несут явные признаки того, что первоначально они предназначались для небольшой общины соплеменников. Поскольку все мы ощущаем себя принадлежащими к одному народу, то позволяем себе не принимать во внимание большинство этих ограничений применительно к чужим народам. Но внутри собственного круга мы все же кое-чего добились в сдерживании враждебных побуждений, как емко выразил это Лихтенберг: «Где теперь извиняются, там прежде давали пощечину». Насильственная враждебность, запрещенная законом, сменилась бранью. Лучшее признание обуздания человеческих побуждений все больше лишает нас способности сердиться на ближнего, вставшего у нас на пути, благодаря постоянному следованию принципу «Tout comprendre c’est tout pardonner[104]». В детстве мы одарены сильной склонностью к враждебности, однако позже высшая личная культура учит нас, что браниться нехорошо, и даже там, где схватка допускается обществом, число приемов, которые нельзя в ней применять, чрезвычайно велико. С тех пор как нам пришлось отказаться от выражения враждебности при помощи действия (чему препятствует и беспристрастное третье лицо, в интересах которого сохраняется личная безопасность), мы создали, как и при сексуальной агрессивности, новую технику оскорблений, которая имеет целью завербовать это третье лицо против нашего врага. Принижая врага, выставляя его мелким, презренным, комическим, мы творим окольный путь для наслаждения победой над ним. Наслаждение подтверждает своим смехом третье лицо, не приложившее никаких усилий к этой победе.
Итак, мы подготовлены к тому, чтобы признать роль остроумия при враждебной агрессивности. Шутка позволяет нам использовать все то смешное, что есть в нашем враге и что мы не смеем или сознательно не хотим отметить вслух. Так шутка обходит ограничения и открывает источники удовольствия, считавшиеся недоступными. Далее она подкупает слушателя тем, что доставляет ему удовольствие, не производя строжайшего испытания нашей пристрастности. Мы и сами поступаем порой так же, подкупленные безобидной шуткой, переоценивая содержание остроумного предложения. Есть меткое расхожее выражение по этому поводу: «Насмешники привлекают на свою сторону» (die Lacher auf seine Seite ziehen).
Вспомним хотя бы разбросанные по предыдущему разделу шутки господина Н. Все они без исключения оскорбительны, и складывается ощущение, будто господин Н. хотел громко воскликнуть: «Да министр земледелия и сам бык! Оставьте меня в покое с вашим Y., который лопается от тщеславия! Ничего скучнее, чем статьи этого историка о
