Татьяна Девятова - 5 наболевших вопросов. Психология большого города
Бандура отвечает на этот вопрос термином «самоподкрепление». Мы способны устанавливать для себя какую-то внутреннюю планку, некую цель, к которой мы стремимся, и дальше, в зависимости от достигнутого результата, мы или хвалим себя, если у нас что-то получается, или порицаем в случае неуспеха, то есть или поощряем, или наказываем.
Задумайтесь, совершая то или иное действие, мы постоянно это делаем: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын! Ну какой же ты молодец! Как хорошо получилось – любо-дорого посмотреть!» или «Фу ты, черт! Что же это такое?! Ничего не получается! Что ж я такой бестолковый?!» Это некий внутренний голос, который звучит в нас словно бы сам по себе – сидит такой контролер в мозгу и выдает нам то пряники, то кнут. По идее, это должен быть внешний голос: у нас получается – нас хвалят, дают пряник, у нас не получается – нас ругают, получаем кнут. И поначалу так и есть – мы поощряем малыша, когда у него что-то получается, и сетуем, когда у него это не выходит. Мы выдаем ему положительные и отрицательные подкрепления. Но с течением времени наш родительский голос начинает звучать в нем сам, выражаясь научным языком – интроецируется ребенком. И подросший малыш уже без нашего участия руководит тем или иным своим процессом – то похвалит себя, то поругает – и в результате выходит на нужную дорогу.
Если бы этот внутренний голос не звучал в голове Леонардо, Данте, Гёте или Эйнштейна, то не было бы ни «Джоконды», ни «Божественной комедии», ни «Фауста»… А «единой теории поля» так и нет, но ведь сорок лет ей отдано – тоже большое дело! Короче говоря, мы должны научить ребенка вознаграждать себя за собственные успехи и порицать себя за неудачи. Если мы не сделаем этого, он не будет успешным. Юного Эйнштейна родители, как известно, считали чуть ли не умственно отсталым, поэтому можно себе представить, сколько подкреплений на его детскую голову сыпалось… Но каков результат! Кроме двух теорий относительности, сорок лет борьбы с единой теорией поля!
К чему я об этом рассказываю? Кроме вот такого опыта подкрепления, превратившегося затем в систему самопоощрений и самонаказаний, ребенку необходимо получить от своих родителей и опыт слова «нет». Ребенок должен знать, что есть то, что нельзя, то, что запрещено. Запрет, разумеется, не должен распространяться на все на свете, и он не может быть мерцающим – то «да», то «нет». Хорошее настроение у мамы, тогда все – «да», плохое – и тут же одно сплошное «нет». Такого быть не должно. Существуют некие вещи, которые подпадают под запрет, ограниченный список, а все остальное – воля вольная, пожалуйста, развлекайтесь.
Но то, что «нет» вообще существует, ребенок должен знать. И этому его должны научить родители. Если же они его этому не учат, то в финале такого «демократичного» воспитания мы имеем катастрофу под названием «спасайся, кто может». Если же мои родители дали мне этот благословенный опыт, научили меня этому переживанию, то я в последующем смогу себя, когда это нужно, тормозить. А без торможения успеха в жизни быть просто не может. Никакого. Вообще. И это тот единственный опыт, который поможет мне защитить себя, когда это потребуется, – умерить свои желания, вернуть себя на правильную дорогу, если я с нее сбился. Короче говоря, великое это дело – внутренний опыт «нет».
И еще одна важная вещь, о которой следует сказать, – это авторитет. Что поколение «революционеров» разрушило до основания, так это феномен авторитета. Об отсутствии авторитетов было заявлено во всеуслышание – памятники демонтировали и ломали, а новых, как вы, наверное, заметили, не появилось. Ну, за исключением нескольких – «политкорректных»: Пушкину и Петру I – работы Зураба, а все остальное – тихонько так, без помпы, в садике каком-нибудь. Советская власть в свое время тоже «зачистила» памятники, но она тут же принялась ставить новые, причем на каждом углу. А революционеры 90-х – нет. Порушить порушили, а замены никакой не предложили.
Но общество не может жить без авторитетов, без общественно значимых фигур, на которых можно равняться, которыми можно гордиться. Мы нуждаемся в том, чтобы в нашем пространстве были люди, к которым хочется прислушиваться, чьи заветы хочется исполнять! Не может общество жить без таких людей, чахнет, сохнет и дохнет. А у нас даже на деньгах – «виды» вместо «лиц». В США – великие президенты, в Великобритании – королева, на национальных валютах Европы, пока их не упразднили, тоже были лица людей, которыми каждая конкретная страна гордилась, которые олицетворяли ее, с которыми она самоидентифицировалась. А у нас ведь, даже если референдум по этому вопросу провести, договориться невозможно. Кого на рублях печатать? Загадка! Нет авторитетов. А если нет авторитетов, всех посвергали, а новых не создали, то как вообще обществу и каждому из нас в отдельности, внутри самого себя, организовываться?..
– Выходит, мы наступили на свои же собственные грабли?
– Да, и как результат – наши дети живут при полном отсутствии авторитетов. А мы – не просто социальные, мы еще и стайные животные. Если кто-то этого до сих пор не понимает… Мы живем стаями, у нас маленькие стаи есть, а есть и большие. У кого-то, правда, не стаи, а своры, впрочем, это отдельный разговор. А в отсутствие авторитетов невозможно быть в стае – передерутся все и поубиваются. Нужен авторитет, нужен порядок.
Вот для кота, например, не существует авторитетов, но он и не стайное животное. Тогда как собака – стайное. Кот – он сам по себе, и вы ничего не можете с этим поделать. Его можно ограничить, но его невозможно воспитать. Поэтому, если вам не хочется, чтобы он разбился, вы просто не пускаете его на балкон. Вы не можете надрессировать его не выходить на этот балкон, потому что вы для него не авторитет. Если же собаке хозяин скажет: «Пойдешь на балкон, я тебя… В общем, советую не ходить!» – то собака будет сидеть себе смирно под дверью и в полном довольстве собой, потому что хозяин – вожак его стаи.
А сейчас получилось, что мы своим попустительством превратили своих детей в «котов»: ими никто толком не занимался, вот они и выучились «гулять сами по себе». Но при этом психобиологическая-то в них сущность осталась, она в них есть, никуда не делась – мы «собаки». Им авторитет все равно нужен, а его нет. Когда я шел из школы домой с двойкой – я чего боялся? Меня мама не ругала, я просто знал, что она расстроится. А она для меня была и остается человеком значимым, которого я не могу и не должен расстраивать. Меня не ругали, не пороли розгами за неуды, но я понимал, что есть мама – авторитетная для меня фигура, для которой то, что я сделал, неприятно и больно. И я пытался «соответствовать».
Глупо, конечно, что я в детстве безоговорочно верил в доброго дедушку Ленина. Но я очень благодарен судьбе за то, что в моей жизни все так сложилось. Потому что благодаря этому наивному детскому опыту веры в «великого человека» я натренировался понимать, что в этом мире есть люди, которые лучше меня, умнее меня, краше меня, и потому мне есть к чему стремиться. А современные дети, которые ничего подобного в своем опыте не имели, – все сплошь пупы земли и центры вселенной. Но без внутреннего развития, без самосовершенствования, которое еще надо осуществить, человек, какие бы права мы за ним ни признавали по факту рождения, не пуп, а пупик.
И если бы я так искренне не верил в гений Ленина, то я бы потом просто не смог бы понять-почувствовать, насколько потрясающе талантлив Иван Петрович Павлов, пронзительно талантлив Алексей Алексеевич Ухтомский, виртуозно талантлив Лев Семенович Выготский, изощренно талантлив Жак Лакан, предельно талантлив Людвиг Витгенштейн, искусно талантлив Мишель Фуко… Этот список гениев, которыми я восхищаюсь – искренне и по-настоящему, – можно продолжать. Но дело, разумеется, не только в том, что я готов признать за ними их гениальность, могу ее чувствовать. Нет, разумеется. Дело в том, что, поскольку я ощущаю их гениями, я и читаю их работы соответствующим образом – во мне есть должное смирение, чтобы, прежде чем рискнуть возразить талантливому человеку, сделать все, что в моих силах, чтобы понять и вникнуть в проблему, в то, что он пытался сказать своей работой. Если автор – гений, он не мог написать ерунды, ведь так? Так. А значит, если ты читаешь и тебе кажется, что это ерунда, значит, скорее всего, ты прочел не совсем то, что было написано. Прочел, но не понял.
И дальше следует труд истинного, глубокого, всестороннего изучения предмета. Конечно, и гений может ошибиться. И ошибаются, разумеется. Но заметит ли это тот, кто не умеет ощущать гениальности другого человека и преклоняться перед ней? Нет. Его критика будет лишь свидетельством его глупости, и не более того. По верхам проскакал, ничего не понял, какую-то банальность изрек – и в полном довольстве от себя. Вот что получается, когда из-за недостатка личного опыта у тебя внутри нет умения ощущать чужой авторитет, нет соответствующего «чипа».
