Нарративная практика. Продолжаем разговор - Майкл Уайт
Всякий раз, когда у меня возникали похожие ситуации, они оказывались мощным противоядием против заблуждений о том, что терапевтический процесс якобы представляет собой «дорогу с односторонним движением». Подобный опыт позволил мне увидеть, насколько сильно вклад тех, кто приходит на консультацию, влияет на качество моей работы и результат терапии в целом. Я стал лучше понимать, в какой степени обратившиеся к нам люди присоединяются к нам, как дают понять, что терапия движется в верном направлении и сколько терпения проявляют, если она идет «не туда». Эти переживания позволили мне увидеть, как упорно эти люди продираются вместе с нами сквозь самые разные препятствия, какие усилия прикладывают на этом пути.
Есть еще кое-что – переживания, подобные этому, позволяют осознать, как далеко обратившиеся к нам за помощью люди впускают нас в свою жизнь. Именно это вдохновляет меня продолжать искать и находить свидетельства того, что терапевтические беседы затрагивают и мою жизнь тоже, замечать, какое важное влияние они на меня оказывают, – и находить подходящие этичные способы признавать это в контексте терапевтических бесед. Для людей, приходящих за помощью, крайне важно видеть, что мы как терапевты признаем их влияние на нашу жизнь. Однако это не только для них важно – для нас тоже. Именно это признание дает возможность в нашей собственной жизни и в работе замечать инициативы и намерения, которые иначе не выжили бы, заглохли.
Голоса коллег: обратная связь
На протяжении всей моей практики важную роль также играли отклики коллег. Я приведу два примера.
Восьмидесятые годы. Я далеко от Аделаиды, веду семинар по работе с парами, и перед началом семинара у меня есть возможность встретиться и пообщаться с друзьями и коллегами, которых я давно не видел.
И вот я начал семинар и уже полчаса что-то говорю, и вдруг одна из коллег встает и говорит: «Майкл, я тебя не слышу». Я говорю: «Прости, я сейчас поправлю звук, чтобы погромче был». Коллега говорит: «Майкл, я не это имела в виду. Когда ты говоришь о работе с парами и имеешь в виду только гетеросексуальные пары, это значит, что ты делаешь мои отношения с партнеркой невидимыми. Мне было бы гораздо проще услышать содержание твоей работы, если бы ты так и назвал ее – “работа с гетеросексуальными парами”».
Это был вызов, брошенный моему неосознанному проявлению гетероцентризма, – проявлению, которое расходилось с моей системой ценностей и задачей, которую я считаю очень важной: вытаскивать на поверхность и критически осмысливать влияние власти в культуре. Этот вызов стал поворотным моментом в моей практике: с тех пор я гораздо лучше осознаю, что проявления гетероцентризма присутствуют везде, во множестве форм, и что я могу очень легко, сам того не замечая, воспроизводить их во имя терапевтической практики. Часто именно в результате дискриминации по признаку сексуальной ориентации люди попадают в тяжелые ситуации, из которых непросто выбраться, например, когда подростков выгоняют из дома и когда им приходят в голову мысли о самоубийстве.
Теперь, когда я говорю о своей работе с гетеросексуальными парами, я так и говорю – «гетеросексуальная пара». Некоторые люди полагают, что я при этом следую моде на политкорректность, и это слово упоминается с негативной коннотацией (и это тоже своего рода мода). Но это не так: для меня такое поведение – признание ценности опыта тех людей, с которыми я работаю. Когда они говорят, что те или иные слова значат для них то-то и то-то, я уважаю их. Для меня эта история – о привычных формах поведения, которые мы обычно не подвергаем сомнению и даже не задумываемся над тем, какое содержание вкладываем в них.
Здесь же я приведу еще один пример. Несколько лет назад меня пригласили провести консультацию в организации, созданной представителями коренных народов Австралии для решения проблемы насилия в семьях. Отвечая на это приглашение, я обнаружил, что сталкиваюсь с несколькими важными дилеммами. Я – представитель белой культуры, и именно действия моего народа наносят ущерб культуре коренного населения Австралии на протяжении всего периода оккупации этой страны. В частности, из семей изъято огромное количество детей, традиции и родительские навыки аборигенов обесценивались. Будучи белым мужчиной в австралийской культуре, я принадлежу к группе, которая в первую очередь ответственна за эту политику. Я вижу прямую связь между тем содержанием, с которым я должен работать, и тем, что я вообще родился на этой земле и живу на ней. Имею ли я право на эту работу?
Я боролся с этой дилеммой в течение нескольких недель, продолжая консультировать сотрудников агентства. Затем в разговоре с директором я рассказал о своих переживаниях по этому поводу. Она ответила мягко, но уверенно: «Ты считаешь для себя нормальным полагать, что это только твоя дилемма, что она принадлежит одному тебе, что тебе необходимо разбираться с ней самостоятельно и что ты вправе это делать, не вынося ее на общее обсуждение. Это очень типично для многих из вас, для белых. Вы исходите из своей привилегированности, из допущения, что вы вправе независимо и самостоятельно решать этот вопрос. Но он затрагивает нас всех. Не думай, что мы со своей стороны не размышляем об этом. Однако для нас все не так просто. Если мы не продолжим развиваться, не будем повышать качество нашей работы, наши же люди будут продолжать страдать. Поэтому это наша общая проблема, наша общая дилемма, и разговаривать о ней нам надо всем вместе. Мы все ее обсудим, и ты будешь знать, когда тебе стоит присутствовать здесь, а когда уходить. Не ты один решаешь это».
И все встало на свои места. Это был очередной поворотный пункт в моем сознании. С тех пор я стал лучше понимать, что такое привилегия быть белым. Работая с коллегами – представителями коренных народов Австралии, я получил возможность увидеть, как привилегии белой расы проявляются в жизни этих людей.
Расширение аудитории: привлечение внешних свидетелей
Четвертая тема, которую я хотел бы затронуть, говоря о поворотных моментах в моей работе, касается привлечения к работе других людей
