Записки психиатра. Безумие королей и других правителей - Максим Иванович Малявин
Вот и повадился Нерон являть себя любимого римской публике: ни одно мало-мальски значимое культурно-массовое мероприятие теперь не обходилось без его пространной речуги, а то и разыгранной им лично сценки. Подхалимы изображали ликование и орали – дескать, автор, жги еще! Ну а прочим куда деваться – подхватывали, знамо дело. А то ведь как обидится, как начнет репрессии.
Примеры-то уже были: в городе один за другим начались забытые было процессы по оскорблению величия. А Тигеллин, что был у Нерона цепным префектом претория, тут как тут: тех казнить, у этих все отобрать и поделить, конфискатом казну пополнить и себя любимого не забыть. Ах да, еще доносчику денариев отжалеть, заслужил. Видя такое дело, необычайно оживились кляузники и прочие сутяжные личности, замелькали стилосы: дескать, доводим до вашего сведения… Правда, конфискат уже не покрывал расходов Нерезиновска на семи холмах, и тогда Нерону подсказали, что налоги можно бы и поднять, а с провинций драть не три шкуры, а четыре с половиной.
Еще одной статьей дохода и забав стали христиане. В 64 году, в ночь на 19 июля, загорелась чья-то лавка близ Большого рынка. За ней другая, третья – и вот уже огонь перекинулся на дома, и вскоре город весело полыхал. Нерон в это время был в Анции, но немедля примчался обратно. Злые языки уверяют, что за пожаром император наблюдал из безопасного далека, будучи одет в театральный костюм и декламируя поэму о гибели Трои.
Более того, шепчут, будто император-то перед пожаром уехал, а вот в его дворце сновали люди с факелами наготове. Что-то там еще про Тигеллина говорили, но это не точно. А вот Тацит, заставший тот пожар в нежном возрасте, уверял, что не мог Нерон такое учудить: он ведь и примчался, и пожарные команды организовал, и переживал страшно. Кстати, после пожара город возвели по его, императорскому, архитектурному плану: улицы сделали шире, дома подальше друг от друга, воткнули побольше фонтанов, строиться разрешили только в камне, а главный вход велено было обращать на улицу, а не во внутренние дворики-садики. Казалось бы, при чем тут христиане?
Да при том, что нужен был крайний. Рыжий-то и так был, но он императором работал, а вот крайнего надо было назначить. Вот и назначили ими христиан: они-де вечно всем недовольны, все к совести взывают, стыдят, а сами-то! Под это дело арестовали и казнили апостолов Петра и Павла, да и с остальными обошлись круто: казнили в основном в цирке Нерона, и уж там дали волю извращенной фантазии, на потеху публике. Ну а средства от имущества казненных… сами понимаете.
Сенат, видя, как лихо куролесит император, пришипился. В семье же, как оказалось, тоже некому было хоть как-то компенсировать все более заостряющиеся черты характера психопата. Октавия ходила безмолвной тенью; Поппея Сабина же поначалу сама подыгрывала Нерону и дружила с ним то против Агриппины, то против Бурра с Сенекой, а как забеременела и подурнела – так муж еще хлеще во все тяжкие пустился. Октавию сразу же, как Поппея оказалась непраздной, удалили из дворца – тоже, к слову, стараниями Поппеи. И самоубийство Клавдии Октавии организовали тоже с ее подачи. Тацит писал:
«Ее связывают и вскрывают ей вены на руках и ногах; но так как стесненная страхом кровь вытекала из надрезанных мест слишком медленно, смерть ускоряют паром в жарко натопленной бане. К этому злодеянию была добавлена еще более отвратительная свирепость: отрезанную и доставленную в Рим голову Октавии показали Поппее. Упоминать ли нам, что по этому случаю сенат определил дары храмам?»
Нерон же словно задался целью сделать каждый следующий пир хлеще прежнего. То-то разбогатели поставщики деликатесов и редкостей заморских к императорскому двору! Ну а когда гости, насытившись и выпив малость алкоголия ©, были готовы чуток пошалить – тут такое начиналось, что и грекам с их дионисиями (за которые, между прочим, во времена республики их щемили не по-детски) не снилось. Накинет, бывало, император шкуру какого-нибудь дикого кролика… ну или льва там, не сильно молью побитого, – да как давай набрасываться на привязанных к столбам мужчин и женщин в эротическом угаре! Ну и гости, понятное дело, времени даром не теряли. А с некоторых пор Нерон и вовсе одного из бывших рабов, вольноотпущенника Дорифора, своим мужем объявил. Да еще и свадьбу по всем обычаям сыграл – в храме, перед ликом богов. Тут даже самых отвязных из римлян проняло.
Поппея, понятное дело, пеняла мужу на безобразия, да кто бы ее слушал! Опять же, внимания к ней у императора после родов стало меньше: расплылась бывшая красавица. К тому же, родила девочку, которая едва четыре месяца прожила. Но вторую попытку обзавестись наследником Нерон предпринял, и Поппея вновь забеременела. Да вот незадача – в 65 году случилась у них ссора, Поппея по привычке раззуделась под мужнину пьяную руку, а тот возьми да и пни ее в живот. Случился выкидыш, и Поппея умерла от кровотечения. Теперь в ночных кошмарах императору являлись уже две женщины.
Впрочем, уже в следующем году император приметил себе третью жену, Статилию Мессалину. Ради ее красоты и обаяния приказал он арестовать мужа Статилии (между прочим, четвертого по счету), Марка Вестина Аттика, но тот не стал дожидаться расправы и быстренько самоубился. И в 66 году Нерон женился в третий раз, а невеста, соответственно, вышла замуж в пятый.
Несложно угадать, что и в Сенате, и в богатых домусах, и среди простого люда копилось недовольство пополам с, мягко говоря, изумлением. Назревал кризис.
В 65 году недовольство Нероном оформилось в довольно крупный заговор: солировал сенатор Гай Кальпурний Пизон (потому заговор и назвали его именем), а на подхвате числилось еще около двух десятков неравнодушных граждан – и сенаторы, и префект претория, и трибуны преторианской когорты, и центурионы, и несколько всадников (как вы помните, всадник в Риме – это не просто человек, который оседлал лошадь), и вольноотпущенница.
И все бы у них получилось, пожалуй, да только стало подтекать невовремя – и заговор не удался, зато император оторвался во
